Собака
Тогда я работал на Севере, летал по вахтам. Городок такой был, Радужный назывался, в нем жили добытчики нефти, черного золота то-есть. Не все золото то что, значит, блестит.
Таких городков по Западной Сибири было много. Где, к примеру, было месторождение нефти и газа, там и строили городок. Хотя нет, сначала строили поселок деревянный, потом, когда у градообразующего предприятия заводились денежки, строили капитальные дома. Строили микрорайонами, пятиэтажки и девятиэтажки. Почему не строили шестиэтажек? Не скажу. Просто не знаю. Видимо у архитекторов, осваивающих Север, фантазия замерзала на лету. Когда на улице давит сороковник, здесь не до фантазии. У моих знакомых попугай вылетел в открытую форточку. Замерз на лету… Когда в квартире плюс сорок, а за окном минус сорок, то где-то на стыке этих температур было, наверное, комфортно. Полное затишье, как в глазе тайфуна.
Вернуть бы те времена, иногда думалось, когда я прикасался к агонизирующей батарее, вернуть бы те времена, когда на Севере топили так, что приходилось на батареи набрасывать одеяла. Но время не вернешь, потому что непонятно на каком мы временном отрезке. Царство его будет продолжаться в течении времени, времен и полвремени. Где мы сейчас? То ли в течении времени, то ли в течении времен, то ли в полвремени…
А деревянные поселки строили первыми, когда началась разведка нефти в Западной Сибири. Специально, чтобы без больших затрат обеспечить вновь прибывающих романтиков жильем.
Когда сдавался капитальный дом, а когда он сдавался, знал весь город, на виду же все, как у монголов. Так вот, когда сдавался дом, жители деревянного барака, собрав все свои манатки, выходили на трескучий мороз. Сразу же после последнего вышедшего, барак сгорал как спичка, очень быстро, почти мгновенно. Пожарники, приезжавшие тоже очень быстро, у них, в Радужном, пожарники запрягали очень быстро, могли лишь констатировать летальный исход очередного барака.
Около пожарища, возле кучи пепла, от которого исходил приятный дымок, напоминающий о картошке, запеченной в костре, стояли погорельцы.
Но погорельцами трудно было их назвать. Погорелец он что? Выскочил в одном исподнем и, слава Богу, что сам не сгорел. Вещи, которые нажиты были непосильным трудом, заначка , спрятанная от жены…
Да что там заначка. Живы будем, не помрем, еще не одну заначку припрячем.
Я помню, когда подпалили квартиру генерального директора буровой компании, он выскочил в чем мать родила. Все-таки на нем что-то было, но Людка, которая жила з чеченом, уверяла, что у Аветиса что-то сверкало при луне, когда он спасался с балкона.
Когда чечен пересекся с Аветисом в кабаке и рассказал ему про то, как он спасался с балкона и про орган, мешающий танцору, который сверкал при луне, Аветис начал кричать, что Людка сама проститутка.
Помилуйте, проститутка это человек, которому платят за определенные услуги и он живет с этого. А Людку чечен хоть и одевал, но сама она работала. Какая же она проститутка.
Радужнинские погорельцы были одеты во все самое лучшее и теплое, вещи были упакованы по чемоданам, сумкам, баулам, заначка приятно грела ляжку.
Делегация погорельцев отправлялась в горисполком, там власть входила в их положение, все таки советская была власть, а не нынешняя. Не оставлять же погорельцев под чистым небом, на трескучем морозе. И заселяли они новый дом и горели уже поодиночке в своих каменных хоромах.
О чем это я? Да о теплой зиме на юге, когда на Новый год ходили в туфлях.
Когда я рассказал об этом северным людям, приехав на свою вахту, лица у них удлинились и позеленели.
Когда я рассказал об этом северным людям, приехав на свою вахту, лица у них удлинились и позеленели. От зависти, что ли… Не знаю. А каково мне было скакать, когда я прилетел в плащике и туфлях, а в Радужном давил сороковник. Со знаком минус, будь он проклят.
Северные люди, то бишь, обитатели бухгалтерии, отдела кадров, женщины же, еще с сентября, когда уже прочно лежал снег, а первый снег выпадал еще в августе, они давно были упакованы в шубы, теплые колготки, меховые шапки. А тут я в своем плащике и туфлях. Вот когда я им рассказал, что еще третьего дня ходил по зеленой траве в туфлях и без шапки… По конторе женщины тоже ходили в легких колготках и туфлях.
Для этого женщины переодевались с полчаса. Так сказать в рабочее время. Они закрывались в кабинетах, снимали колготки толстые, с начесом, под ними оказывались тонкие колготки. Да вот такие дела… если бы случилась оказия, ну то есть, подвернулся бы мужичок, охочий до женской плоти. Как ему добраться было до цели? Вот какая была арифметика…
Но вернемся к нашим баранам. Зима 2012 года тоже начиналась весело. А после Нового года ударили морозы. В Европе температура опускалась до сорока. Почти как на Севере. Но я там уже не работал. Начали замерзать люди. Бомжи, в основном. Скажите, а какой нормальный человек будет считать бомжа человеком. Правильно, никто. Замерз и ладно. Нет человека, нет проблем.
То же самое говаривала и постсоветская власть.
Пока не решила идти в Европу. А в Европе каждый бездомный на счету. Пропал бездомный и тут же газетки раздувают пожар. Так вот в Европе начали устанавливать палатки, чтобы бездомные, ихние, могли погреться и все такое прочее… Наши тоже начали устанавливать палатки, в Европу все таки идем… Да вот наши бомжи не привыкли к такому вниманию и продолжали замерзать. Пачками. Оказалось они даже не слышали, что для них ставят палатки. Откуда им было услышать. Телевизора они уже лет десять не смотрели. Газет тоже не читали, а использовали их по прямому назначению. Да и не привыкли наши бомжи к такому вниманию. А вдруг здесь какой-то подвох. Соберут их, значит, в одном месте, да и … Здесь генетическая память срабатывала.
Я помню, одну зиму, не такую лютую, мороз держался всего десять дней, собрали замерзших бомжей, человек пятнадцать, вырыли для них братскую могилу экскаватором, вернее траншею. И похоронили их в чем были. На деревянные бушлаты денег не было. Креста даже не поставили. На братских могилах не ставят крестов…
А тут впервые статистика пошла. В Европе замерзло несколько десятков человек, в России неизвестно сколько, я то знаю, что в Радужном население тысяч пятнадцать наверное, но не буду об этом. У них давно уже душа замерзла.
На Украине замерзло около 130 человек. Грустная статистика… Верить ей или нет? Через два квартала от меня замерз человек. Федором звали.
Бомжом он не был. Он просто ночевал на улице, под воротами своего дома. Дом им на двоих с братом оставила мать. Умерла она и завещала братьям разделить все поровну и не ссорится.
А старший брат сдал младшего, Федора, в психушку. Федор не был психом, так он говорил о себе. Психом становишься тогда, когда становишься обитателем психушки. Федор не хотел быть психом и сбежал домой. Брат закрыл на ключ дом и сказал Федору, чтоб тот жил во времянке…
Поистине апокалипсистические времена настали. Брат идет против брата. Забывают заветы родителей.
Федор вместе с собакой, которого звали Тузик, начал жить во времянке. Все же дома, он же не бомж. Зарабатывать ходил на центральный рынок, носил товар торговкам. Те его не обижали. Давали работу, давали немного денег. Много не давали, он же как бы псих… Федору хватало, чтобы прокормить себя и Тузика. Тузик поначалу лежал возле порога, а осенью, когда похолодало, перебрался к Федору на топчан.
Каждое утро Тузик будил Федора, они шли на рынок пешком, всего полчаса ходу от Мельниц до центрального рынка. Вечером таким же макаром домой.
Однажды к Федору пришли знакомые бомжи, которые ошивались возле рынка. Федор был им рад. Он знал, что когда - то он тоже станет бомжом. Утром времянка сгорела, кто-то заснул с сигаретой. Слава Богу, все остались живы.
Приехал старший брат, выгнал Федора на улицу, повесил замки на ворота, заколотил все двери и окна…
Забыл сказать. Однажды, когда Федор возвратился поздно домой, ворот не было. Кто-то украл. Терпение старшего брата лопнуло.
Федор стал жить на улице. Соседи дали старый матрас и он вместе с Тузиком ночевал возле ворот дома. Ведь это был его дом, здесь он родился и вырос. Осень теплая, переживем, думал он, рассматривая сквозь ресницы звездное небо.
На свежем воздухе сон был крепче. Федора будила по утрам одна женщина, которая ходила мимо на работу. Проходя, она звала его:
- Федор. Вставай, пора на работу.
Приятная такая женщина. Лучше чем его брат. Однажды она спросила, как зовут Тузика. Федор подумал и сказал:
- Федор.
- Два Федора, получается, - сказала женщина.
С тех пор Тузик стал Федором. Ведь он был умный - почти как человек. И понимал больше чем старший брат.
Однажды женщина остановилась и говорила с ним минут пять.
Он рассказал ей, почему ночует у ворот своего дома.
- Ты бы попросился в приют какой-нибудь,- посоветовала женщина. – Зима скоро будет.
Федор ответил, что не знает где есть приют. И его без документов не возьмут. А документы брат забрал. Зачем, спросила женщина. Наверное, брат думает, что я без него продам дом…
Женщина пошла на работу и по дороге думала о том, какие жестокие бывают родственники. Хуже врагов. А Федор вовсе не сумасшедший, рассуждает вполне здраво. За их дом дадут сотню тысяч баксов, брат смекнул, что на всякий случай лучше отобрать у Федора паспорт…
Сыны века сего будут преуспевать перед сынами века будущего.
Не знаю был ли Федор сыном века будущего, но что не от мира сего - так это и к бабке не ходи. Я выразился так не потому, что считаю Федора психом, а потому, что я так же как и он - не от мира сего. Мы пришиблены мокрым рядном из-за угла. Так выразилась моя бабка, царство ей небесное, когда сказала мне, что я не от мира сего. Это не означает, что у меня с рук все валится, что я заговариваюсь, что я делаю что-то не так. У меня из рук ничего не валилось, в некоторых делах я был проворнее своих сверстников. Я лучше многих играл в футбол, хоккей, лучше учился.
Нет, у меня просто, что не попросят, то я отдаю даром или когда даю в долг, то стесняюсь потребовать долг обратно…
Мишка Єфремов, когда я учился на втором курсе, а он пришел из академки, с лету раскусил меня. Стипендию он не получал, деньги у него долго не задерживались.
Но он нашел способ, как жить без собственных денег. Он одалживал у меня со стипендии, отдавать забывал. Нехорошо радоваться беде другого человека, но когда его снова поперли за неуспеваемость, я облегченно вздохнул…
Однажды, на выходные, Федор проспал. Женщина в этот день не шла на работу и не разбудила его. Федора, собаки, не было рядом. Федор, человек, встал с матраса, поискал туфли и не нашел. Видимо кто-то спер… Надо было ложится обутым, посетовал он. Но где же другой Федор. Был бы он на месте, туфли бы не украли.
Федор пошел в магазин босым, взял бутылку пива, хлеб и вернулся. На работу решил не идти. К вечеру он заболел. Федор – собака пришел ночью, прыгая на трех лапах. Они пролежали два дня, пока утром их не разбудила женщина, которая шла на работу.
- Федор, вставай.
Федор поднялся, надо было идти на рынок. Он позвал собаку, но та с ним не пошла. Передняя лапа у Федора болталась, как карандаш на ниточке. Скорее всего он попал под машину.
Ничего, решил Федор - старший. Переживем, сколько той зимы осталось.
Федор-младший тихонько гавкнул. Не знали они оба, что жить им осталось до весны. Старший брат уже продал дом и весной новый владелец развалит его бульдозером. Участок выровняют, зальют бетонной подушкою и будут возводить хоромы…
Я думаю, что лет через десять на месте Старых Мельниц будут новые Карловы Вары.
В Карлових Варах из местных остались только мэр Карловых Вар и архитектор. Остальные жители – новые русские из постсоветского пространства, которые скупили там все дома. Хуже всего достается местному архитектору, у которого крышу сносит, который не может без слез смотреть как нувориши достраивают над шедеврами европейской архитектуры свои курятники…
Прошел Новый год. Федору на базаре дали ботинки, он на работу снова ходил с Федором – младшим. Шли они теперь медленнее, Федор младший бегал на трех лапах.
Морозы начались небольшие, Федор не испугался. Ведь не первый год живет на белом свете. Зима на юге теперь не холодная, грядет всеобщее потепление… Переживем зиму, а там легче будет, говорил он Федору младшему. Когда стукнул двадцатник, они легко пережили холод. Накрывались старым ватным, Федор младший грел Федору спину или бок, так до утра и спали. А утром на центральный рынок вдвоем.
Но морозы затянулись… Не знал Федор старший, что зима в этом году будет лютая и что она будет долгая. Не об этом он думал.
Он думал как весной, вместе с Федором младшим пойдет на рыбалку. Удочки его еще хранятся в сарае, червей можно накопать где угодно. Он любил ходить на Днепр рано утром, когда еще солнце не встало. Когда оно вставало, то широкая гладь Днепра превращалась в огромное зеркало. Тогда не рассмотришь даже поплавка, потому что по воде скакало огромное количество солнечных зайчиков. Тогда можно было раздеваться и купаться в приятно освежающей воде. Сюда, вниз, где когда-то была Арестанка, собирались и некоторые его знакомые бомжи, стирали свои вещички в днепровской воде. Здесь можно было лежать целый на солнце не боясь обгореть… Кто с детства целые дни проводил на речке, тот никогда не обгорит.
Однажды, с пятницу на субботу, Федор лежал под одеялом вместе с Федором младшим и заснул. Мороз трещал градусов под тридцать. Федор увидел во сне мать. Она не была похожа на старушку, она была моложе, но Федор узнал свою мать. Она ничего не говорила, только смотрела на него. А Федору было так приятно, что он встретил мать.
И он захотел остаться с ней. Утром его нашли соседи замерзшим. Я могу утверждать, по собственному опыту, что момент перехода от жизни вовсе не страшен. Когда я упал с высоты третьего этажа и ударился затылком об асфальт, душа вылетела из тела как пуля из ствола. Я был в полной памяти, у меня ничего не болело, и я видел со стороны себя, лежащим на асфальте.
В руце твои, Господи Иисусе Христе, Боже мой, предаю дух мой…Ты же мя благослови, Ты мя помилуй и живот вечный даруй ми...
Я радовался, покидая свое тело навсегда. Слишком неуютно было мне в своем теле. В нем не осталось ни одной целой косточки. Так успешно против меня действовали мои противники. Нет, они не перебивали мои ноги и не переезжали их машиной. Они улыбались мне, а я падал сам, ломал ноги, позвоночник, руки. Потом, я стал опытнее, начал понимать, почему я всем ненавистен, почему меня хотят убить. Я стал защищаться, призывая имя Господне. Я ослеп, читая молитвы, псалмы, Библию, Евангелие.
Но каждый раз, когда проявлялся мой новый враг, слуга сатаны, я перед ним оказывался беззащитным. На все воля Господня. Да и как бы я узнал в человеке своего противника как не по делам его.
Итак я с радостью покидал свое тело, когда услышал глас Пославшего меня
- Вернись обратно. Встань и иди…
Легко сказать. Когда я услышал глас, боль вошла в меня. Я встал и пошел, зажав голову ладонями, чтобы она не лопнула как арбуз от прикосновения ножа.
Я думаю, что Федор старший замерз во сне, не испытывая никаких страданий. Поверьте моему опыту. Возможно он услышал такой же глас, какой услышал я. А может он услышал пение сирен, которое не захотел услышать Одиссей?..
Кто его хоронил и где – неизвестно. Федор младший остался один. Он еще не понимал, что остался один, совсем один на белом свете. Он утром вставал с перины, которую дали Федору старшему соседи и, видя, что Федора старшого нет, бежал на рынок, по старой дороге. Там он искал Федора старшого до вечера, потом возвращался обратно, думая, что Федор старший уже дома. То – есть лежит под старым ватным одеялом. Хотя, ватного одеяла уже не было. То ли бомжи сперли, то ли соседи забрали. Иногда его кормили на рынке торговки, знавшие Федора старшого.
Женщина, с которой говорил Федор старший, идя утром на работу, однажды позвала его:
- Федор.
И Федор младший спрыгнул с перины, подбежал к ней. Женщина погладила его.
Она достала из сумки кусочек хлеба и дала Федору. Федор лизнул ей руку. Вечером женщина пришла с каким-то мужчиной. Они принесли ему поесть.
Так и пошло. По утрам Федор бегал на рынок, искал своего хозяина, по вечерам ждал женщину, которая кормила его.
Я уверен, что если бы Федор младший смог выразить свои мысли человеческим языком, то он бы попросил бы женщину, чтобы она забрала его к себе.
Потому, что Федора младшего начали выживать с этого места. Однажды он вернулся с рынка, а от перины остался маленький клочок. Кто-то поджег ее. От перины несло запахом паленых перьев и Федор не стал больше спать на ней. Он держался этого места, как когда-то Федор старший. Который никогда не был бомжом. Федор младший понимал, что если он уйдет с этого места, он пропадет.
А зима уже закончилась. Пошла трава, в которой любил лежать Федор младший. По вечерам он лежал в траве и смотрел оттуда на дорогу, по которой должна прийти женщина.
