Дробно застучали сцепки вагонов. Состав
остановился. Динамики донесли до уха
мало понятные слова станционного радио.
— Долго
стоим? — буркнул сонный сосед, молодой
парень, по имени Димка, любезно уступивший
мне нижнюю полку. — Дожили. Скорые поезда,
каждой избушке кланяются.
Его бормотание прогнало мой сон
окончательно. Я вышел в кори
дор и чуть
не столкнулся с пожилой проводницей.
—Степановна, вроде бы
скорые здесь не того? Случилось что?
— Так
ведь станция Графская. По всему видать,
машинист из уважения тормознул. А может
быть, кто из этих, из важных, подсаживается.
Мне не докладывают. Наше дело, сам знаешь,
чтобы вы, то есть пассажиры, вовремя
сели, ну и покинули вверенный мне вагон
без задержки.
Она
хотела ещё что-то сказать, но по проходу
двигался старичок в форменном кителе
с эмблемой Российский железных дорог.
— Ой,
Илья Егорыч! Ты ли это? Да ещё в мой вагон!
Что СВ-ный битком забитый? — проводница
засияла. — К нам, в служебное, или вот
сюда? Тут как раз местечко свободное
имеется. Я сейчас за бельём сбегаю.
Мигом.
***
Состав тронулся. И за вагонным окном
потянулось длинное здание, с выцветшей
вывеской вдоль фасада: «Цех эксплуатации
локомотивного депо…. ЮВЖД». ..... лет
подвигу машиниста Николая Ведринцева.
Возле которого, несмотря на ранее утро,
уже хлопотали женщины в синих халатах,
приводя в порядок клумбу с пышными
цветами.
***
Через
минуту старик отвернулся от окна. По
морщинистому лицу пробежала тень. Улыбка
исчезла. И он поспешил занять своё место
в купе.
***
— Извините, пожалуйста,
не успел рассмотреть цифры. Сколько лет
подвигу? — Обратился Димка к ветерану
железных дорог.
— Пятьдесят пять. Да
разве это имеет значение? Главное, чтобы
не забывали.
— Выходит, Николай
Ведринцев его совершил не во время
войны, а гораздо позже. Так сказать, в
мирное время. Я не ошибаюсь?
В
купе вошла проводница, держа в руках
стаканы, уютно разместившиеся в начищенных
до блеска подстаканниках. Помещение
мгновенно захватил аромат душистого
чая, заваренного с какими-то неизвестными
травами.
Я же извлёк из видавшей виды дорожной
сумки нехитрые съестные припасы.
— Егорыч
— обратилась Степановна к новому
пассажиру — поведай им о Ведринцеве.
Я, было дело, сама собиралась, да у тебя
гораздо сподручнее получится. Сам же
гутарил, что в один год с ним в депо
трудиться начал. Да и дела у меня.
Убираться надо. А вы тут завтракайте,
общайтесь. Ежели ещё заварочки, аль
кипяточку, потребуется, так не стесняйтесь,
зовите. Путешествие оно, дело чайное,
застольное, разговорное.
***
Старик снял китель, и аккуратно повесил
его на пластмассовую вешалку. — Мне
бы, по возрасту пора на печке лежать, да
на поезда издали поглядывать — он уселся
за стол и отхлебнув из гранённого
стакана, продолжил:
— Мечту
имею, давнюю. Ему достойный монумент
соорудить. Еду в отделении дороги денег
на хороший памятник, выпросить. И вообще.
Можно же конкурс железнодорожников
имени Ведринцева организовать. Только
вот тем, кому по это должности положено,
всё как-то недосуг.
Дима
попытался достать из кармана бутылку
водки, но передумал, вернул на место и,
глядя в глаза нового пассажира тихо
попросил:
—Расскажите о нём.
Пожалуйста.
***
Илья
Егорович будто бы не расслышал просьбы.
Смотрел на сидящего напротив парня и
молчал. Наконец, сделав очередной глоток,
молвил:
— В
те сутки Коля вёл состав с пассажирами,
по маршруту Воронеж – Анна. Ночь хоть
глаз выколи. Но, как у нас говорят, плечо
знакомое, изъеженное. Каждый кустик и
деревцо по сто раз примечены. Вот за тем
изгибом кривизна пути возрастёт, начнутся
поля аж до самого пригорода.
И вдруг впереди на путях здоровенный
тёмный предмет! Аккурат между рельсами.
— Трактор
с плугом! Мать его! — выкрикнул помощник.
— А
люди? — Ведринцев всматривался в дорожное
полотно и что есть силы давил на тормоз.
— Не
видать. Сбежали!
— Серёга,
прыгай! Вон из кабины!
— И
что, прыгнул? Спасся? — перебил рассказчика
Дмитрий.
— А
как ты думаешь, от кого я это всё узнал? Подчинился!
Сиганул. Посему и выжил. А Коленька до
самого столкновения жал и жал на тормоза.
Не о себе думал в последний миг! О людях!
Коих ему довести живыми доверили! И
смягчил-таки удар! Но локомотив — он же
впереди состава. В общем принял смерть
по-военному! На боевом посту.
В вагонах, конечно, у людей ссадины,
ушибы. Ерунда. Дело житейское.
— А
тракторист? — Димка, что есть силы сжимал
свой рюкзак. — Он как на путях оказался?
Да ещё ночью!
— Шабашил
целый день. Огороды людям пахал. А те
угощали! Вот и надрался вусмерть! И с
залитыми зенками попёрся через железку.
Застрял на полотне. И...поплёлся в посёлок.
Спать!
— Хоть
по заслугам получил? — Вступил я в
разговор. — На сколько посадили?
Пожизненно?
— Срок,
конечно, впаяли большой. Да что толку.
Вернулся домой раньше времени. Клялся
собутыльникам, что вёл себя «за колючкой»
исключительно образцово. А машинист не
вернулся. Наградили, как полагается,
орденом. Посмертно. Имя присвоили
остановочной площадке. — Старик рукой
смахнул предательскую слезу.
Вновь
возникшая в дверях проводница
кивнула в окно — Вон он обелиск,
малюсенький, на месте трагедии. Как раз
то жуткое место проезжаем. — Поставила
на стол очередную партию подстаканников.
— Чего уж там. Видела её у тебя. Доставай, открывай,
парень, беленькую! Помянем! Сто граммов,
можно!
Димка потянулся за
бутылкой, но старик его решительно
остановил. — Не надо! Колька из-за неё,
проклятой, жизни лишился. Помянем героя
нашим, железнодорожным, крепким! — Илья
Егорыч встал, сжимая в руке блестящий
подстаканник.
Мы
дружно последовали за ним.
— За
железнодорожника! Не просто выполнившего
свой долг, а за человека, до последней
минуты оставшегося человеком! — Егорыч
одним махом осушил свой стакан.