Дочь

Они сидели в креслах, наклоненными на бок под одинаковым углом.

Она смотрела в иллюминатор – на уменьшающиеся крыши домов, на узкие, как на макете, улочки с неспешно движущимся транспортом. Вот под ними проплыл стоящий на набережной, у сверкающего зеркальной гладью вод Днепра, фрегат «Товарищ».

Женщина отвела взгляд от иллюминатора, и ее спутник, мило улыбнувшись, спросил:

– Красиво, не так ли? Как в сказке.

– Да,– сказала она. – Красиво.

На ее крашенном, тонкой лепки лице, блестели ясные бирюзовые глаза; они смотрели на него с чувством симпатии.

– И часто вы летаете самолетом? – спросил он.

– Не очень.

– Я тоже,– ее спутник говорил сладким доверчивым баритоном, немного растягивая слова, и это ужасно нравилось ей. – Лечу в командировку. А вы, наверное, к морю?

 Она кокетливо улыбнулась:

– Допустим...

Самолет лег на курс, и стал набирать высоту. Он то проваливался в воздушные ямы, то вновь, натружено гудя моторами, взмывал к пушистым облакам, и тогда им казалось, что они катаются на гигантских качелях.

Станция Раздольная. На перроне стоит узкоплечий мужчина с крохотными щеточками усов. За папин палец крепко ухватилась пухленькой рученкой маленькая девочка в золотистом сарафанчике.

Крепко скроенный, красномордый человек лет тридцати подошел к узкоплечему и радостно хохотнул:

– Борис, ты?

– О! Чемодан! – обрадовано откликнулся Борис. – Пр-ривет!

Мужчины с размаху ударили друг друга в ладони.

– Ух ты, змей! – добродушно прорычал Чемодан и толкнул Бориса в плечо.

– Ах ты, Барбос! – весело взвизгнул Борис и нанес Чемодану ответный шуточный удар в живот кулаком.

Он заблеял мелким, очень довольным смешком, заиграл плечами, присел, обхватил Чемодана за колени, прижался щекой к его ноге и попытался оторвать от земли, но не сумел: его приятель был чересчур тяжел. Покрасневший от натуги, Борис встал. На его высоком, морщинистом лбу с глубокими залысинами, блестели капельки пота.

– Ну-с, и куда держим путь, товарищ майор? – весело осведомился Борис. – В поездку?

– Так точно! – по-военному четко отрапортовал Чемодан, щелкая каблуками и козыряя Борису. – А вы-с?

– А мы-с,– многозначительно поднимая палец и мигая маленькими маслянистыми глазками, сказал Борис,– едем в гости!

– Понятно, понятно,– сказал Чемодан.

Борис присел на корточки перед дочкой:

– А ну, доца, скажи дяде Леше, куда мы едем?

– К бабуске,– пролепетала малышка.

– Ах, ты, моя хорошая! Вот умничка,– отец довольно засмеялся. – А теперь скажи дяде Леше, где наша мамка? А? Ну? Скажи: наша мамка улетела на море. Да! Она полетела на самолете, а папку с доцей бросила, такая нехорошая наша мамка, да, доца? А мы поедем к бабушке на паровозе! Ту-ту к бабушке на паровозе! Хочешь ту-ту на паровозе?

– Хоцу,– сказала девочка.

– Вот умничка,– отец с нежностью погладил дочь по головке.

Он выпрямился, порылся в карманах брюк и, выудив конфетку, протянул дочери:

– На, зайка!

– Да ты, я вижу, уже успел где-то причаститься? – строго хмуря брови, заметил Чемодан.

– Грам-мулечку,– сказал Борис, прижимая ладони к груди.– Одну только грам-мулечку... Для тонуса.

Он поднял руку и изобразил пальцами зазор величиной в граммулечку.

– Нехорошо, нехорошо, товарищ гвардии капитан,– с притворной строгостью пожурил Чемодан, когда-то служивший на подводной лодке, а теперь, как и Борис, работавший механиком в рефрижераторном депо,– придется сообщить о вашем недостойном поведении в политотдел штаба!

– Ну, вы меня извините, и простите, пожалуйста, если можете,– сказал Борис, с трудом ворочая языком.

Он сделал шаг назад и покаянно приложил к груди ладони:

– Может быть, я и не прав... Но, вы же знаете, как я живу со своей мегерой?

– Да, знаю,– печально вздохнул Чемодан. – Об этом в штабе округа известно...

– И вот я сегодня выпил! И завтра выпью, если она этого хочет!

– Ясно, ясно...

– Но пусть она не надеется,– сказал Борис, строго помахивая пальцем у своего орлиного носа,– что я полезу в пьяную драку, или брошусь под поезд... Нет, пусть  даже и не мечтает об этом! Такой ш-шикарный подарок я ей не преподнесу...

– Ну, что ж, похвально,– Чемодан одобрительно покивал головой. 

– Потому что я – головы не теряю. Ни при каких обстоятельствах…

Дочь в это время стояла в двух шагах от отца, пытаясь развернуть слипшийся фантик.

Самолет летел над полями, расчерченными на зеленеющие четырехугольники серыми лентами дорог. Поля были сочно-зелеными и очень свежими, а воздух, пронизанный искрящимися снопами солнца, был необыкновенно прозрачен и глубок.

За полями показалась Раздольная.

Черными струйками коптили небо трубы кирпичного завода; по холмам, словно брошенные рукой сеятеля, рассыпались дома-лилипуты; за поселком блеснула речка, ярко зеленела роща. Чернел мост. К мосту неспешной гусеницей полз железнодорожный состав; за плоской синей крышей локомотива тянулись маленькие вагончики, груженные штабелями леса. С высоты нескольких сотен метров поезд казался красивой игрушкой, пыхтящей в сонной степи.

Когда они пролетали над речкой, мужчина спросил:

– А как вас зовут?

Она заулыбалась, зарделась как мак:

– А что?

– Валя? – попробовал угадать ее попутчик.

– А что? – глупо хихикнув, спросила она.

В теплом небе плыли пушистые облака. По перрону бежала рыжевато-белая собачка. Девочка указала на нее пальчиком:

– Ы! Абака!

Собачка деловито затрусила через железнодорожные пути.

А поезд мчался к станции, громыхая на стыках рельс, и шпалы, облитые маслом, впивались в землю, надсадно ухали, словно живые существа – вблизи он отнюдь не был похож на игрушку, пыхтящую в сонной степи.

У моста машинист чуток сбавил ход; мелькнули конструкции ферм, свежо блеснула лазурь воды. Укатанные тысячами колес, рельсы сверкали, сужаясь вдали.

За мостом вырос светофор, на нем горело два зеленых глазка – путь открыт!

– Кстати, слыхал свежий анекдот? – сказал Борис. – Спят ночью муж и жена. Вдруг жена спросонок закричала: «Вставай, муж пришел!» Муж вскочил, выпрыгнул в окно и убежал!

Не дожидаясь, когда до Чемодана дойдет соль анекдота, Борис раскатисто захохотал.

Закричал, пронзительный, гудок!

На железнодорожном полотне – девочка в золотистом сарафане. На нее, отчаянно скрипя тормозами, надвигается блестящий локомотив.

Девочка трет кулачком глазки и испуганно плачет; между пальчиков у нее зажат слипшийся фантик.

Мама девочки прибыла в пансионат к одиннадцати часам утра. Рядом с ней, увязая остроносыми туфлями в прибрежный песок, шел мужчина в кофейном костюме.

Пахло йодом. Море искрилось на солнце.

Я дописал этот рассказ, и мне стало не по себе: я никак не мог смириться с такой ужасной смертью ребенка.

Как-то мальчишкой, мне довелось увидеть зарезанную поездом старуху. Старуха лежала у железнодорожного полотна – очень маленькая, хрупкая и желтая, точно восковая кукла. Как старушка попала под поезд, я не знал. Бросилась ли она под его колеса намеренно, по каким-то своим причинам, или же это был просто несчастный случай?

Как бы там ни было, зрелище было не из легких. И все-таки, вид мертвой старухи в реальной жизни не вызвал во мне такого внутреннего протеста, как бессмысленная смерть девочки из рассказа: ведь старуха прожила долгую жизнь, девочка же была совершенно невинна, и ее гибель казалась мне противоестественной и несправедливой. И, главное, я, автор, нес личную ответственность за ее судьбу!

С точки зрения развития сюжета, гибель девочки, конечно же, была оправдана: она обуславливалась цепью причин, приведших к трагическим последствиям. Но девочка не знала ни этих причин, ни железной логики событий и уж, во всяком случае, не имела ни малейшего представления о жестоком авторе, уготовившем ей такую жуткую кончину.

Неужели для того только, думал я, чтобы понять нечто в этом мире, нам непременно нужно увидеть изрезанное тельце невинного ребенка на железнодорожном полотне? Да и поймем ли мы что-либо даже и после того, как нас постигнет такое страшное горе?

И я чувствовал, что девочка, несмотря на железные рамки рассказа, должна жить. В ней была заключена некая божественная сила, способная сломить любые рамки. И еще: меня не покидало ощущение того, что эта девочка реально существует  в каком-то невидимом для наших глаз мире.

И вот я, автор этого рассказа, решил послать ей спасителя, как посылает его провидение чистым невинным душам.

Спасителем девочки выступил ученик 5-Б класса Смирнов Саша. Несмотря на свой юный возраст, Саша был отважным человеком, быть может, даже отважнее многих взрослых, хотя сам он об этом и не подозревал.

Итак, Саша прохаживался по перрону в новенькой курточке с блестящей змейкой, ощупывая в кармане жесткий картон билета.

Он ехал к бабушке в гости, совершенно один, без родительского надзора, и ему стоило немалых усилий убедить взрослых в том, что в пути с ним не случится никакой беды.

В ожидании поезда Саша подошел к газетному киоску. Там сидела толстая тетя с сонным бульдожьим лицом. Мальчик стал рассматривать значки. Затем заглянул в урну и, не обнаружив в ней ничего стоящего, побрел по перрону.

Гомонили женщины в цветастых платках; парень нашептывал что-то на ухо миловидной девушке и она, прикрыв глаза, улыбалась.

В конце перрона о чем-то радостно толковали двое мужчин – один с лицом Кощея бессмертного, а другой – с физиономией Карабаса Барабаса, но только без его знаменитой бороды. Рядом с ними стояла маленькая девочка в золотистом сарафанчике, из-под которого выглядывали белые трусишки; ножки же девочки были такие нежные, что Саше поневоле захотелось притронуться к ним.

По перрону бежала собачка. Она соскочила с платформы и озабоченно затрусила через железнодорожные пути. Девочка показала на нее пальчиком, затем уселась на асфальт, свесила ножки и стала сползать с перрона.

В ясном небе летел самолет, и девочка показывала пальчиком на убегавшую собачку. Вот она уже на путях, по которым мчится поезд.

К этому-то времени ее отец как раз заканчивал рассказывать свой анекдот о неверных супругах. Когда он захохотал, раздался громкий протяжный гудок.

Дело решали секунды.

Девочка смотрела на надвигающийся поезд. Она терла кулачками глазки и испуганно плакала.

Люди на перроне застыли, как нарисованные. Белое лицо машиниста похоже на маскарадную маску. Немо кричат глаза!

Саша ринулся к малышке, подхватил ее и стремительно выскочил из-под самых колес. Прыгая через рельс, он упал и больно ударился плечом о насыпь.

Когда поезд, отчаянно скрипя тормозами, остановился, люди бросились к детям. Они были живы. Лишь новенькая курточка на плече у Саши была порвана.

Мама девочки прибыла в пансионат по расписанию. Полет прошел замечательно – если не считать того, что ее слегка укачало.

Вечером она стояла на берегу моря с пассажиром из самолета, и они любовалась чудесным закатом.

Дул легкий бриз, и волны тихо плескались у песчаной отмели.

Над морем блестели жемчужные звезды.