АВТОРИЗАЦИЯ

САЙТ НИКОЛАЯ ДОВГАЯ

НОВОЕ СЛОВО, авторский сайт Николая Ивановича Довгая

ПОПУЛЯРНЫЕ НОВОСТИ

МЫ В СОЦИАЛЬНЫХ СЕТЯХ

Наш сайт на facebook
Сайт Планета Писателей в Однокласниках

ДРУЖЕСТВЕННЫЕ САЙТЫ

 КАЛЕНДАРЬ НОВОСТЕЙ

«    Март 2024    »
ПнВтСрЧтПтСбВс
 123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031

НАШ АРХИВ

Сентябрь 2023 (1)
Август 2023 (1)
Сентябрь 2022 (3)
Август 2022 (5)
Июль 2022 (1)
Июнь 2022 (4)

РЕКОМЕНДОВАННОЕ

Просмотров: 3 926

Друзья до гроба, продолжение 3

Николай Довгай


Друзья до гробаДрузья до гроба

Голос поэта: 

Вот эта – на лошадь похожа,
А эта – на голову змеи...  
И это облако тоже, 
Какому-то животному сродни. 
 
На лошадь… И вдруг замираю.
И – будто толчок изнутри.  
Постой, постой! Вот и образ, 
Терзавший меня эти дни! 
 
Лошадь! Именно лошадь!
Старая, дряхлая кляча!  
Как же я сразу не догадался? 
Удача! Люди, удача! 
 
Глаза округляются широко.
Волнение стискивает грудь.  
Вперед за работу, Петя! 
Хорош писать всякую муть! 
 
В комнату врываюсь, как ветер. 
Дорожки – летите на пол! 
Скорей! Вот бумага, вот ручка. 
Поспешно сажусь за стол.
 
Перо по бумаге чиркает, 
Рифмует к слогу слог. 
Чернило из ручки цвиркает, 
В душе поэта – восторг! 
 
Слова на бумагу швыряю, 
Точно с кельмы раствор. 
Интересно, каков же будет 
Читателя приговор?

Жена: «что с тобою, Петя?  
Опять сел в свое седло? 
Сперва б трусонул дорожки. 
Неужто так тяжело?» 
 
К жене оборачиваюсь с ненавистью. 
Сейчас на месте убью. 
Рычу: «Чего тебе надобно, женщина? 
Не тронь меня! Я творю!»

– ...Вот Петек рассказывал мне, как он бодал в кустах Наташку. И я же его понял, и не ос-судил? Погулял? Молодец! От всей души радуюсь за тебя и поздравляю… Вот что значит истинный друг. Верно? Ведь бабы – они ж на то и существуют… А попробуй-ка поделись такой радостью с женой...

 

Голос поэта: 

…Садитесь ближе, в полукруг.
Прошу други, прошу. 
Я струны лиры подтяну 
И песнь о лошади начну… 
 
Я песнь свою начну о том, 
Как мерзко, братцы, мы живем, 
Когда живы одним овсом,
Одним овсом! 
 
Я песнь о лошади спою 
О бедной лошади спою. 
(Вот только струны подтяну – 
И сразу же начну).
 
О том, как лошадь родилась,
И как она росла. 
И как однажды поутру 
На светлый луг пришла. 
 
И как, резвясь среди кобыл, 
Узрела жеребца. 
Гнедого, резвого она 
Узрела жеребца… 
 
И как взлелеяла мечту 
О жеребце лихом. 
Как с ним гуляла по лугу, 
И что было потом… 
 
И про хомут, оглобли, кнут, 
Про вожжи, тяжкий воз, 
Про все спою, про все спою, 
Когда приспеет срок. 
 
И как состарилась она, 
И как повозка тяжела, 
И как в конюшне сыро, 
Тоскливо и уныло. 
 
О, Мельпомена, дай мне сил!
И Терпсихора, дай мне сил! 
Пред вами с лирой я стою,

О старой лошади пою... 

– ...Но неужели же меня нельзя никому полюбить, а? Нехай не за мою броскую внешность, но за мой богатый внутренний мир, за мою душу?

 

– ...А Хряка я не одобряю,– сурово качнул головой Бана. – Нет, не одобряю... Ты пей, пей сколько твоей душе влезет, но ум не теряй!


– Мальчики! Закругляйтесь! – крикнула Томочка.– Ресторан закрыт!


– ...Короче, дело было так. Лысый, Сека, Нос, Хряк... Ну и прочие деловые чуваки... Они ж там бухали. А потом пошли выпить пивка... А тут как раз мимо проходил Трали-вали. Н-ну, они и дали ему по балде. Взяли у него что-то рупь с мелочью, им как раз не хватало. Короче: Трали-вали очухался и побежал к своим. Подвалило шобло... Начался разбор... Короче: шобло Трали-вали начало месить шобло Хряка. Тут Хряк заскакивает в хлебный магазин, хватает нож с прилавка... а тут как раз и шел тот парень. Н-ну, Хряк, не разобравшись по уму, что к чему, и всадил ему нож в живот, а потом еще пырнул и в сердце…


– ...Так неужели же я и в самом деле такое пугало? Скажи, Сережа, милый? Ты же отличный парень! Без булды!


– ...Ведь мы сейчас с тобой бухнули, верно? Это же факт. Твердо установленный факт. Но мы же с тобой не хватаемся за ножи? А почему? А-а? Вот в чем вопрос! По-че-му? А потому, что мы – головы не теряем. Выпили – и ша. По норам. Верно? Лично я так трактую. Не знаю как ты – а я так трактую: выпили – и ша, по норам. У меня, лично, такое понятие. Не знаю как у тебя – а у меня такое понятие: ты пей! Пей, хоть залейся – никто же тебе не запрещает! Сейчас все пьют: и профессора, и работяги, не пьют лишь телеграфные столбы... у них того, чашечки книзу... А так – все потребляют... Но только они – заметь себе это, и заруби на носу – только они, того, коньяки лакают, н-ну, а мы с тобой – бормотуху... эт-то, надеюсь тебе понятно?


 Томка постукивает ножом по прилавку: 

– Мальчики, закругляйтесь!

– ...Короче. Ты, я вижу, не плохой пацанчик... И я, между прочим, тоже деловой чувак... Мы оба – солидные мужчины. Ну и все, ша. Кончили об этом. Да-а. Я, между прочим, не люблю болтать лишнего... И ты не любишь, как я понял. Мы с тобой не болтунишки, верно? Выпили – и ша. По норам! Ну и все. И кончили базар на эту тему... А теперь слушай, чо я скажу... только слушай внимательно... Не упусти нить...


Томочка подходит к их столику. Бана манит к себе скрюченным пальцем Петра:

– Так ты понял теперь, к кому следует обращаться, если надо выписать кому-то по балде?

– Хватит целоваться,– говорит Томочка Кере и Рубироиду. – Освобождайте помещение.

– Ты, коза,– отвечает ей Волк с надменным видом. – Налей-ка еще вина моему другу! Это – мой лучший кент!

Он опускает руку на плечо Рубероида.

– Человек сложной судьбы,– скромно рекомендуется Рубероид. – М-мамочкой клянусь!


– ...А Анну Гавриловну я ув-важаю!

 

Глава девятая

Выяснение отношений

Петр шагал впереди. За ним двигалась остальная братва. Томка с ключами замыкала шествие.

Высоко в небесах раскачивались звезды, и Петру почудилось, что они смеются над ним. Он задрал голову и погрозил им кулаком: «Смеетесь, сволочи!» Таежный Волк и Рубероид, следуя за ним в обнимку с блаженными пьяными рожами, тоже подняли головы, зацепились за чье-то тело и упали. С трудом поднявшись на ноги, друзья увидели распростертое на земле тело Рюмочки.

– На, змея! На! Получай! – злобно вскричал Таежный Волк, пиная носками модных тупорылых туфель безжизненное тело пьяной.

– П-палучай! В н-натуре... – вторил ему милый друг, кружа над падшей женщиной, как черный ворон над падалью.

Петр умиленно воздел руки к небу:

– Тише! Ради бога, тише! Не тревожьте ее! Ведь она так сладко спит!

А Томка, запирая дверь, сказала:

– Она каждый божий день здесь валяется. Уже и милиция ее не берет.

Что было потом?

Петр смутно припоминал, как толковал с Баной о чем-то весьма умном и значительном, и глухо намекал ему о своем высшем предназначении. И Бана уверял Петра, что он прекрасно его понимет, так как «шарики у него в голове крутятся, и котелок варит». При этом он высказывался в том смысле, что пить (и эта мысль проходила во всех его рассуждениях красной нитью) – можно и даже нужно! Но только с умом.

Керя повествовал Рубероиду о своей нелегкой судьбе и всячески убеждал своего собеседника в том, что хуже его змеюки уже ни у кого нету. А Рубероид, в свою очередь, признавался милому другу, что ему больше нравятся полные женщины, и горько сожалел о том, что они его не любят. Он также сетовал на то, что у него одно плечо выше другого и «морда кирпича просит». Но не смотря на это, ему все же хотелось бы, чтобы в него влюбилась принцесса.

Время от времени новоиспеченные друзья останавливались, дабы пожать друг другу руки и обняться. И милый друг осыпал поцелуями Волка, и Волк вытирал потной ладонью обслюнявленные щеки.

Ноги Рубероида выписывали замысловатые кренделя, и он все чаще порывался прилечь отдохнуть где-нибудь под забором, а Бана, двигавшийся вслед за ним по весьма сложным траекториям, грозно покрикивал на него: «Всатавай, пьяная рожа, или в рог замочу!»

А потом Бана и Руберод куда-то исчезли. И Петр продолжал толковать о предметах возвышенных, вечных, таких как любовь, женская верность и крушение наивных юношеских иллюзий в этой мерзкой комедии под названием человеческая жизнь. Он пытался объяснить Таежному Волку, как нелегко быть молодым непризнанным гением, обремененным женой и детьми, в условиях нашей гнусной действительности; он обнажал перед другом самые сокровенные тайники своей души, а Керя в ответ лишь радостно потирал руки и пошло гоготал, как надутый гусак

Чего он гогочет, эта дубина, эта мелкая самодовольная козявка? И чего ради он, Петр, распинается перед этим чурбаном?

Таежный Волк вдруг стал ему как-то особенно противен. Каждая складка его одежды, каждое его движение – все стало вызывать у него отвращение.

Как-то сами собой стали оживать в памяти, казалось бы, совершенно забытые эпизоды из их детства. Ему вдруг вспомнилось, как однажды он с папой Шульцем поехал на рыбалку в отцовской лодке. И как он, Петр, таскал в лодку весла, якорь и прочие снасти, а Волк сидел в ней, словно Красная Шапочка, ожидая, когда Петр все перенесет. А когда они наловили рыбы, и солнце поднялось уже высоко, Петр предложил Кере искупаться, но тот отказался. Разумеется, Петр искупался и сам, дело было не в том: главное, чувства локтя, чувства товарищества в Кере не было. Он так и остался сидеть в лодке, как мумия, даже штанов и рубахи не снял. Чуть позже, Петр пригласил его пообедать, но Папа Шульц заявил, что он не хочет, однако спустя некоторое время, развернул свой сидор и стал есть один.

Тогда Петр не придал этому особого значения, но сейчас, когда все это вдруг всплыло в его памяти,  такое жлобское поведение товарища начало ужасно оскорблять его. С какой-то пронзительной ясностью Петр увидел (казалось, некая пелена спала у него с глаз), что его приятель глуп, упрям и эгоистичен. У Таежного Волка была мелкая, пошлая натура. Он не был способен пожертвовать собой ради друга. У него никогда не бывало высоких духовных запросов. Волк не умел ценить прекрасное. Он не мог восторгаться стихами, не понимал изящества полевого цветка и прелести осенних дождей.

Таежный Волк был туп и груб, как полено. И Петру захотелось сказать ему об этом, сказать напрямик, на правах друга, чтобы он смог, наконец, взглянуть на себя трезвыми и объективными глазами.

И Петр стал объяснять Таежному Волку, как он глуп, мелочен и эгоистичен; что он – слепой червяк, тупое жвачное животное, которое и само не знает, зачем живет на белом свете...

– Ты всегда, всегда был тупым эгоистом,– втолковывал товарищу Петр. – Ты всегда жил только для себя, а на друзей тебе было начхать!

– А ты? Ты для кого жил, га? – спорил Волк? – Тоже мне, великая цаца!

– Я, по крайней мере, всегда стремился жить для других, а ты никогда не стремился. Водки выпил, брюхо набил – и доволен. Ты ничтожный, мелкий человек!

– А ты? Ты – крупный?

– Да! Я – крупный!

– Оно и видно...

Петру вдруг захотелось как-то уязвить эту самодовольную козявку.

– Ко-зел! – презрительно сказал он. – Козел в подтяжках!

– Что-о? – грозным тоном переспросил Таежный Волк.

– Что слышал.

– А ну, повтори-и…

– Козел в малиновых подтяжках!

– Смотри, Петек, допрыгаешься… – предостерег Волк.

– Да ну!

– Я не шучу.

– Да ну не может быть! – развеселился Воробьев. – И что ж ты сделаешь? А? Интересно знать.

– А вот потом увидишь...

– И что ж такого я увижу?

– Потом узнаешь,– сказал Волк, сердито насупившись.

– Ой-ой, как страшно! Ну, ты и напугал меня, старик... Я просто весь трясусь от страха.

– Ты лучше не играй с огнем! – сказал Керя угрожающим тоном. – А не то...

– Ась? – Петр приставил руку к уху. – Не слышу. Ты, кажется, что-то там вякаешь?

– Да, вякаю!

– Ка-зел... – с глубоким презрением сказал Петр. – Ну, ты, козлина... Ты зачем нацепил эти дурацкие подтяжки, а?

– Да пошел ты!

– И как такие козлы ва-абще рождаются на белый свет? – лишь подивился Петр. – Ты можешь объяснить мне этот феномен природы?

– На,– Керя показал Петру дулю.

– А знаешь,– со снисходительной улыбкой заметил ему на это Петр,– у тебя очень красивый выпуклый лоб... 

– И что же дальше?

– А то, что по такому лобешнику мне будет трудно промахнуться. А у меня кулак,– Петр сунул Кере кулак под нос,– вот, понюхай, чем пахнет.

– Ну, так давай! Давай! За чем же дело встало? – запальчиво вскричал Таежный Волк. – Ну, дай мне в лоб!

– Да если я тебя разочек заметелю – тебя ж потом ни один доктор не склеит,– усмехнулся Воробьев.

– Ну, хорошо! Я тебя оч-чень прошу: заметель, заметель мне разок в мой козлиный лоб!

– Да? В самом деле?

– Ну, я тебя просто умоляю! – Таежный Волк молитвенно сложил у груди руки и, изогнувшись, подставил лоб под удар. – Ну, бей!

– Ну, что ж... раз ты так настаиваешь... Но только учти,– предупредил Петр, тыча Кере кулаком в нос,– я бью два раза. Первый раз – в твой козлиный лобешник. А второй – по крышке гроба.

– Отлично! – обрадовался Керя. – Это же как раз то, что мне и надо! Ну, бей же меня! Бей в мой козлиный лобешник! А там поглядим...

– Что – поглядим?

– А то! Ты видишь эти руки?

– Ну, вижу,– Петр внимательно посмотрел на протянутые к его лицу руки. – И что?

– А то! Сперва ты дашь мне в лоб,– Волк потер руки и радостно загоготал. – Отлично! Но я все равно устою на ногах! А потом я схвачу тебя за горло вот этими стальными руками, брошу на землю и начну топтать ногами!

– Ой-ей! – воскликнул Петр с притворным испугом. – Да что ты говоришь? Меня – топтать ногами? Да неужели?

– Вот именно! Тебя! Ха-ха-ха-ха! – Волк самодовольно потирал ладони. – Главное – это чтоб ты ударил меня первым. Больше мне от тебя ничего не надо. А уж там я тебе покажу!

– Ну, раз ты такой деловой,– усмехнулся Петр, наливаясь гневом,–  давай отойдем немного в сторонку.

– Давай! – возбужденно вскричал Волк. – Давай отойдем немного в сторонку!

– И поговорим, как мужчина с мужчиной!

Провал в памяти. И затем — слабое мерцание мысли: вроде бы они все петляют по каким-то улицам, подыскивая удобное местечко, где бы схлестнуться, но ни одно из них им так и не подходит. Наконец, взбираются по крутой деревянной лестнице на высокую гору и занимают боевые позиции на краю обрыва. Здесь друзья исполняют нечто вроде ритуального танца индейского племени Ирокезов, выходящего на тропу войны. Воинственно выпятив грудь и отведя руки за спину, они наскакивают друг на друга, как петухи.

– Ну, дай же, дай мне в лоб! – упрашивает Керя. – Ну, что ж ты меня не ударишь?

– Козел! — презрительно фыркает Петр. – Утри сопли, козлина!

Один раз – и эта деталь особенно врезалась ему в память – Петра качнуло так сильно, что он едва не свалился с горы.

Но он так и не поднял руки на Керю. Таежный Волк тоже не пожелал брать грех на душу и бить первым. Как ни пьяны были приятели, но что-то, светившееся в их сердцах еще с далекой детской поры, удерживало их от бессмысленной драки.

Сколько времени друзья кружили по горе, обмениваясь угрозами? Кто из них оказался благоразумней и прекратил ссору?

Следующая сценка из их похождений, осевшая в памяти Петра Воробьева, была сценкой их братания.

Тускло светит луна; мутным светом горят уличные фонари. Друзья стоят у телефона-автомата. Искореженный кабель с оборванной трубкой безжизненно свисает с телефонной коробки – отсюда уже никому нельзя позвонить.

– Ты мне друг? – спрашивает Петр, крепко сжимая руку Таежного Волка.

– Друг,– отвечает Волк дрожащим голосом. – Я твой самый лучший друг!

– И я тебе друг! – уверяет Петр. – Я твой друг до самого гроба! Если тебя кто-нибудь тронет – ты только скажи мне: я ему за тебя глотку перегрызу!

Таежный Волк с глубоким чувством трясет руку Воробьева. Глаза Волка увлажняются и он похлопывает приятеля по плечу. Петр безмолвно приникает головой к братской груди папы Шульца и обнимает его за шею. По щекам друзей катятся скупые мужские слезы...

Свое примирение приятели намереваются ознаменовать еще одной бутылкой какой-нибудь бормотухи, но в связи с тем, что магазины уже закрыты, принимается альтернативное решение: идти к бабе Тоне.

Улочки сонного города оглашаются пением верных друзей:

 

Если друг оказался вдруг,  
И не друг и не враг, а так...

 

Затем в их исполнении звучит еще несколько популярных песен Высоцкого, после чего друзья приступают к лирической тематике: «Любовь нечаянно нагрянет», – «Ой ты, рожь!», – «Пропала собака по кличке Дружок». Оканчивают свой концерт певцы довольно фривольной песенкой: 

 
Один усатый старый хрыч  
Разлегся на дроге  
И всем показывал он нам  
Свои хуждые ноги,  
И кое-что еще... 


В песенке не менее десяти куплетов и, вполне возможно, друзьям удалось бы пропеть ее до конца, если бы путь им не преградила траншея. По обе стороны ее возвышались гребни свежевырытой земли, метрах в пяти виднелся деревянный мостик, и по нему можно было без всяких затруднений перейти на другую сторону улицы. Но друзья не пожелали воспользоваться мостиком. Они решили взять препятствие с ходу.

Первым взял старт Петр. Он разогнался, взбежал на гребень и, с силой оттолкнувшись от земли, перелетел на вершину противоположного гребня.

Вторым номером шел Таежный Волк. Разбег у него был несколько тяжеловат: спортсмен бежал широкими грузными шагами, сильно наклонив корпус и размахивая длинными руками, как конькобежец. Впрочем, он тоже неплохо сиганул и долетел почти до той же отметки, что и Петр, но у вершины гребня потерял равновесие, всплеснул руками и с проклятиями скатился по склону. Логическим завершением этого прыжка явилось громкое бульканье, вызванное падением прыгуна в траншею с водой.

Следующий фрагмент их одиссеи, осевший в памяти поэта, был уже совсем мистического свойства.

Петру все чудится, что они стучат в калитку бабы Тони, и собаки в соседских дворах сатанеют от злобного лая. Слышен скрип открываемой калитки и грубый голос хозяйки:

– Хто тама?

– Свои! – кричит Петр. – Открывай!

Баба Тоня отворяет калитку. На ней белая ночная рубаха, волосы распущены, как у ведьмы; лицо сонное, измятое.

– Баба Тоня,– громким заплетающимся языком толкует ей Петр, вынимая из кармана рубль. – Вот. Налей нам бухнуть.

– Тише вы, придурки,– строго говорит баба Тоня. – Чего разорались?

Еще ему запомнился толстый палец торговки самогоном, который она загнула в стакан, наливая свое зелье. Петр сурово заметил ей:

– Баба Тоня, вынь палец из стакана!

Она ответила:

– Смотри, паразит, с какими фокусами. Давай пей, не умничай!

А потом они снова бродили по вечерним улицам. И Серегу порядочно развезло, и он блевал у какого-то забора, схватившись руками за грудь. В память врезалось красное лицо друга с выпученными глазами, налитыми кровью и слезами, и его вздувшиеся вены на шее.



Глава десятая

Петькина любовь


Чертежный кабинет караблестроительного института…

Петр Воробьев стоит за кульманом, вычерчивая на листе ватмана шестерни редуктора. Бросив поверх чертежа скучающий взгляд, молодой человек увидел женские ножки в коротких сапожках.

Ножки были так изящны и стройны! В жизни своей Петр Васильевич не видывал пары таких стройных ног!

Осторожно, точно не доверяя собственным глазам, он поднял взгляд выше. У стола преподавателя стояла девушка с рулоном чертежей. Какой-то парень, проходя мимо нее, сказал:

– Настя, привет!

Девушка приподняла ладонь и ответила:

– Чао!

Следующей парой был сопромат. Петр отрешенно глядел в конспект с эпюрами и чуть заметно улыбался, а на лицо его словно упал отблеск далекой звезды.

С тех пор он стал подстерегать ее везде, где только мог.

Минуты радости, которые испытывал Петр, увидев Настю, все чаще сменялись печалью: ведь эти минуты были так редки!

Надеясь встретиться с девушкой, влюбленный юноша часами бродил по вечернему городу, прочесывал танцплощадки – но все было тщетно... и ему становилось так грустно, так одиноко на душе!

Настя была подобна огромному солнцу, а он был лишь ее маленькой планеткой. Что же удивительного, если планетка вращается вокруг своей звезды?

Как-то Петр поджидал девушку в раздевалке, затесавшись в бурлящей толпе студентов. Неожиданно Настя оказалась прямо перед ним. В руках она держала зеленое пальто с узким коричневым воротником. Она подняла голову и... взгляды их встретились. Как хороша была она в ту минуту! Ее лицо было печально, на тугих, розовых щечках, казалось, застыли слезы. Сочные губы полуоткрылись, и ему так захотелось приблизиться к ней, привлечь за гибкий девичий стан и поцеловать, что голова пошла кругом. В смущении потупившись, Петр вильнул в сторону, точно застигнутый на месте преступления вор.

В другой раз Настя шла с подругой по улице после занятий, а Петр плелся за ней в отдалении робкой тенью. И, когда девушки остановились у перекрестка, он трусливо заскочил в какой-то двор.

Свою нерешительность молодой человек оправдывал тем, что у него не было подходящего повода для знакомства. Но вскоре такой повод представился: приближался первомайский вечер.

На этот вечер Петр возлагал большие надежды. В непринужденной обстановке, среди всеобщего веселья, он пригласит ее на танец и... мало ли что может произойти?

Одна-две фразы, небрежно сорвавшиеся с его уст, несколько остроумных замечаний – и вот уже знакомство завязано! Что же удивительного, если после такого блестящего дебюта Настя согласится прогуляться с ним по городу, а потом и провести себя домой?

На вечер Петр явился в строгом темном костюме, со свежим порезом от лезвия бритвы на левой щеке. Начались танцы. Петр стоял у стены и смотрел на Настю. С каждым новым танцем он говорил себе: «Сейчас, вот сейчас я подойду к ней и приглашу ее». Но время шло, а он оставался на месте. И тогда он говорил себе: «Поздно. Теперь уже слишком поздно. Но следующий танец будет непременно за мной».

Он так и не пригласил ее на танец в тот вечер, а когда пришел домой, то почувствовал, как дурманящий запах весны будоражит кровь; в груди поднималось что-то восторженное, глупое, нежное. Петр в волнении мерил шагами комнату, наконец он вырвал из ученической тетради листок и размашисто начертал на нем такие стихи:

 

Настя моя милая,  
Ты самая красивая! 


Больше в голову ничего не пришло. Но и этих слов оказалось довольно, чтобы волна нежности, поднявшись из самых недр его души, повисла на ресницах светлыми мальчишескими слезами.

Хранить в себе так много нежности Петр не смог, и однажды (разумеется, под строжайшим секретом) он поведал о своей тайне лучшему другу. Им был его бывший одноклассник, самоуверенный молодой человек с широкими атлетическими плечами и рыжими бровями. Друг был грубоват, прямолинеен, и когда играл и футбол, пер к воротам противника без финтов и затей, как паровоз. Уважение Петра Паровоз снискал, главным образом, благодаря своим тугим бицепсам, волевому характеру и хлесткому удару ни мячу.

Выслушав сбивчивое признание друга, Паровоз безапелляционно изрек: «Довольно вздыхать! Запомни, парень: женщины любят грубую мужскую силу. Ты должен пойти и завоевать ее».

Теперь объяснение с Настей стало уже делом чести: отступить, смалодушничать – означало уронить себя в Паровозовых глазах.

Друзья разработали план – как мы сейчас увидим, не слишком-то оригинальный.

Итак, в один прекрасный день, ничего не подозревавшая Настя возвращалась домой после занятий. За ней, на некотором отдалении, следовали два парня. Настя подошла к тележке с мороженым, и Паровоз, толкнув Петра в спину, шепнул: «Пошел!»

Девушка протянула руку за мороженным и услышала за спиной сдавленный возглас:

– Настя!

Она обернулась и сразу все поняла: перед ней стоял парень, так часто смотревший на нее печальными глазами. Сердце ее радостно встрепенулось: наконец-то он решился подойти к ней!

Она приветливо улыбнулась ему и сказала:

– О, вы знаете мое имя?

– Да,– пролепетал Петр. – Мы учимся с вами в одном институте.

– Неужели? – девушка кокетливо повела плечами. – Что-то я вас не припомню... Впрочем, у нас в институте так много ребят...

Петр был уничтожен. Сокрушен и раздавлен.

– Так что вы хотите? – спросила Настя, прекрасно видя его смятение и в глубине души наслаждаясь им.

Влюбленный юноша метнул заговорщицкий взгляд на продавщицу мороженым.

– Поговорить с вами.

– Что ж, говорите.

Петр замялся.

– Я слушаю вас.

– Здесь неудобно,– промычал Воробьев, потупляя взор и чувствуя, как пылают его щеки. – Давайте отойдем в сторонку.

– Ну, что ж, давайте отойдем в сторонку,– согласилась Настя.

Она откусила мороженое и плавной походкой двинулась по тротуару. Петр плелся рядом. Они молчали. Ему было ужасно неловко. Он чувствовал, что с каждым новым шагом смелость его иссякает. Еще немного – и он больше не сможет выдавить из себя ни слова. Бедный влюбленный уже начал подумывать о том, как он глуп и смешон, когда девушка сказала:

– Что же вы молчите? Ведь вы же, кажется, хотели мне что-то сказать?

– Да,– сказал Петр.

– Что-нибудь важное?

– Да,– сказал Петр, густо краснея.

Сегодня он решил сгореть в ее лучах!

– Настя, я люблю вас!

Губы девушки на мгновение полуоткрылись, и ее лицо озарила улыбка, но она тут же постаралась притушить ее. Ему стало легче, намного легче: ведь он ей признался! Теперь оставалось лишь ждать ее ответ. Но девушка молчала.

– Настя, я люблю вас,– уже смелее сказал Петр и увидел, что на этот раз порозовели даже мочки ее ушей.

Под одним из каштанов он приметил скамейку.

– Посидим? – стараясь казаться беспечным, предложил Петр.

Девушка равнодушно пожала плечами, но к скамейке пошла и послушно села рядом с ним.

– Настя, это правда,– снова заговорил Петр. – Я вас люблю.

Удивительное дело! Он повторил ей все ту же фразу – старую как мир, избитую фразу. Но девушка не проявила ни малейших признаков неудовольствия. Напротив того: казалось, она готова была выслушать ее еще много, много раз.

Она повернула к нему свое прекрасное лицо, и он почувствовал, что не в силах отвести от нее взгляда. Он смотрел на нее, как зачарованный; он готов был смотреть и смотреть на ее губы, на нежный изгиб подбородка, на милые щечки. И, особенно, в ее блестящие, чистые девичьи глаза. Эти глаза смотрели на него с наивностью и улыбались.

– Кто вы? – тихо спросила девушка.

– Я?

– Ну, да. Кто вы такой?

– Я – Петя.

– И давно вы влюбились в меня, Петя?

– Давно,– вздохнул Петр. – С этой весны.


Окончание

Опубликовано в категории: Проза / Повести и романы / Антиалкогольная тема
25-06-2013, 08:54

Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.