Былое и думы
Эти мои мемуары я начинаю с того далекого времени, когда мой рост уже значительно превосходил сиденье папиного стула, но еще не достиг высоты подоконников в нашем доме.
Ах, удивительная это была пора!
Все тогда выглядело совершенно иначе, чем ныне! И солнце светило в небесах как-то веселее и звонче, и все предметы были полны всяческих тайн, и каждый пустяк вызывал в душе множество самых разнообразных ассоциаций и неожиданных фантазий.
Еще и поныне в нашем старом родительском доме можно увидеть засечки на одном из дверных косяков, с помощью которых папа отмечал мой рост в различные этапы моей юной жизни. И сейчас, когда я пишу эти строки на закате своих лет, картины давнего прошлого невольно выплывают из глубин моей памяти. Вот папа берет в руки старый сапожный нож и прикладывает его плашмя к моей макушке, чтобы сделать очередную засечку на косяке, а я набираю полную грудь воздуха и тянусь на носках, с тем, чтобы выгадать еще, хотя бы несколько миллиметров высоты, и он осаживает меня строгим окриком:
– Но, но! Не жульничать! Стой ровно!
По свидетельству очевидцев, в те давние годы я был весьма шустрым и любознательным малым. Не было ни одной полочки, ни одного ящичка в доме, куда бы я не влез, и ни одной вещицы, которую бы я не исследовал самым тщательным образом.
Моя любознательность простиралась на все, что только можно было открыть, достать, утянуть, и папе поневоле приходилось делать всевозможные крючочки, запоры, задвижки от моих исследовательских поползновений.
Но никакие запоры, никакие крючочки не могли угасить во мне неистребимый дух исследователя. В доме не оставалось ни одной игрушки, которой бы я, по образному выражению мамы, «не свернул бы головы». Я постоянно генерировал уйму самых смелых и неординарных идей! Так, я мог забить телефонной трубкой в пол гвоздик и прицепить к его шляпке ниточку, а потом дергать за нее и смотреть, что из всего этого получается. Или же выдавить на ковре замысловатую линию из тюбика с зубной пастой. Или вырезать ножницами цветочки из маминого бархатного платья… всего и не перечесть!
Моя обостренная любознательность не вызывала особого энтузиазма у моих родителей, а мне приносила одни лишь только неприятности. И вот наглядный тому пример!
Как-то раз я сидел себе, тихо-смирно, на папином письменном столе, взобравшись на него с ногами, и глазел на деревья за окном, поникшими под шапками снега. И мне почему-то вспомнилось, как летом мы ездили отдыхать на море, и как я бегал у кромки пенящейся воды, и собирал ракушки; и мне захотелось, чтобы снова побыстрей настало лето. Я спрыгнул со стула и помчался к маме.
– Мама! Мама! А когда наступит лето? – закричал я, хлопая ее ладошкой по ноге.
Должен заметить, что голос у меня и поныне еще довольно звонок, а в те далекие годы, по свидетельству многих очевидцев, он был пронзителен, как сирена. Но не смотря на это, мама сидела на стуле, как изваяние, и смотрела телевизор. Я поневоле был вынужден возвысить свой писклявый голосок:
– Мама! Мама! А когда наступит лето?!
– О-сс-поди! – страдальчески вздыхала мама. – Ну, что ж это за наказание такое? Ни секунды покоя!
Понятно, что такой ответ никак не мог меня устроить, и я трубил ей в самое ухо:
– А когда уже наступит лето?
Мама отмахивалась от меня, как от мухи:
– О, Боже! Пойди к папе… Папа знает.
Я простодушно бежал к папе:
– Папа! Папа! А когда наступит лето?
Понятное дело, папа тоже был занят – читал газету. С огромной неохотой он отрывал взгляд от статьи и отрешенно смотрел на меня сверху вниз:
– Чего?
– А когда наступит лето?
– А… Лето… – папа сурово сдвигал брови и, после некоторого раздумья, наконец, сообщал. – Первого июня.
Полагая, что он дал мне полный и исчерпывающий ответ, папа вновь погружался в чтение газеты.
– А когда наступит первое июня?
– А?
– Ну, первое июня! Первое июня! Неужели не ясно? – втолковывал я папе, сложив ладонь лодочкой и помахивая ею у своего носа. – Когда оно наступит?
Отец сосредоточенно соображал. После чего выдавал ответ:
– Через пять месяцев.
– А как это – через пять месяцев?
Папа шумно вздыхал, откладывал газету и пускался в пространные объяснения. И тут я с удивлением узнавал от него поразительные новости. Оказывается, Земля, на которой мы жили, имела форму мячика, и этот мячик вращался вокруг солнца, вследствие чего происходила смена времен года!
– Так что же? Выходит, Земля круглая? – удивлялся я.
– А то какая еще? – хмыкал отец. – Квадратная, что ли?
– А как же тогда люди ходят по круглой Земле? Головами вниз, что ли?
– Да, головами вниз! – почему-то начинал сердиться отец.
– А почему же они тогда не падают в небо?
– Ну, все, довольно! – бормотал папа и снова брался за газету. – Вот подрастаешь, пойдешь в школу, и там тебе все объяснят!
И так всегда! Вместо ясного и вразумительного ответа папа увиливал от разговора. Поневоле приходилось возвращаться к маме.
– Мама! Мама! – звонко выкрикивал я, хлопая ее ладошкой по коленке. – А почему люди не падают в небо?
Мама недоуменно сдвигала плечами:
– А с какой это стати они должны падать в небо?
– Ну, как же, – важно объяснял я ей. – Ведь Земля-то круглая! Понимаешь? Значит, люди должны падать с нее в небо! Ведь они же ходят по ней головами вниз!
– Кто это тебе сказал?
– Па-па-а!
И тут, весьма даже кстати, появлялся отец. Мама встречала его словами:
– И что это ты там такое ребенку опять нагородил?
Папа обижался:
– Что значит – «нагородил?»
– Что люди ходят по Земле вниз головами.
– А как же, по-твоему, они ходят? Ты – знаешь? Вот возьми, и объясни тогда сыну, раз ты у нас такая умная-разумная!
Родители начинали пикироваться, а я подходил к телевизору и крутил «крутилку», чтобы усилить звук, потому что уже начиналась вечерняя сказка. Не проходило и минуты, как мама драматически восклицала:
– Да что ж это такое, о-сс-поди! Ну, прямо сумасшедший дом какой-то! Ну, что ты врубил телевизор на всю катушку, а? Что ты врубил его на всю катушку? У тебя что, проблемы со слухом?
Я противно выпячивал нижнюю губу:
– У-у!
– Что «у?» Что означает твое «у?» – начинала заводиться мама. – Ты зачем сделал так громко?
– Потому что ты с папой мешаешь мне смотреть сказку!
– Вот как! – мама упирала руки в бока. – Значит, когда я смотрела Санту Барбару и ты дудел мне в самое ухо – все было нормально! А когда Ваше величество изволило усесться смотреть своего Хрюшу со Степашей – его, значит, не тронь?
Я высовывал язык:
– У!
– А вот я сейчас покажу тебе «У!» – свирепела мама. – Я, тебе, кажется, сейчас покажу такое «У», что у тебя на всю жизнь отпадет охота Укать старшим!
– Бу-у! – варьировал я, очень гадко и противно.
Мама постукивала пальцем по столу:
– Прекрати букать! Слышишь? Сейчас же прекрати букать! И сделай звук тише!
И, поскольку я сидел на стульчике, как пень, (выражение бабушки) мама с решительным видом направлялась к телевизору:
– Ах, так, да? Так?! Ну, хорошо! Ладно. В таком случае я его сейчас вообще выключу!
Я, как вихорь, срывался с места и подлетал к телевизору.
– Нет! Нет! Не дам! – орал я, с рыданьями раскидывая перед мамой руки и грудью защищая экран. – Не да-ам!
Мама бесцеремонно хватала меня за локоть, я, словно подкошенный, падал на колени, и она пыталась оттянуть меня от телевизора. Наш дом наполнялся моим ревом.
– А-а! А-а! – вопил я, и слезы градом катились из моих глаз. – Не тронь! Не тронь! Дай мне досмотреть моего Хрюшу и Степашу-у!
И тут сдавали нервы у папы.
– О, Боже! – восторженно восклицал он. – Какая прекрасная атмосфера семейного покоя и уюта! В особенности для человека, отмантулившего целый день на работе и решившего отдохнуть вечерком в кругу своей семьи! Ну, просто за-ме-чательная атмосфера! Дышишь – и надышаться не можешь! И как это тебе всегда удается создавать в семье такую неповторимую ауру домашнего уюта, а? Ты не откроешь секрет? – рычал папа с возбужденным лицом. – И, главное, как удачно ты всегда выбираешь время для воспитания ребенка! Именно перед сном! Как раз во время вечерней сказки! Вот уже более двадцати лет я живу с тобой под одной крышей – и никак не перестаю восхищаться тобой!
Лягнув напоследок стул, папа убегал в свою комнату со скоростью ветра.
– Каких двадцати лет? – кричала ему вдогонку мама, отпуская мою руку. – Что ты мелешь?
– Ну, как же, – пояснял я маме сквозь еще непросохшие слезы, важно помахивая ладошкой у своего носа. – У папы же каждой год семейной жизни считается за два. Как на войне!
– Это он тебе так сказал?
– Да-а…
Мама становилась пунцовой от гнева и убегала следом за папой, а я усаживался на свой стульчик и досматривал сказку. В комнату тихонько вплывала бабушка и с укором покачивала головой:
– Сидишь, да? Сидишь? И не стыдно тебе? Такой большой мальчик – и такое вытворяешь!
Я хранил молчание, и бабушка продолжала:
– Ну, что сопишь? Профессор! Вечно в доме из-за тебя одни неприятности! И не стыдно тебе? Папа с мамой для тебя так стараются! Все делают для тебя! А ты их, как я погляжу, совсем не любишь!
Я корчил противню рожицу:
– Му-у!
Бабушка с расстроенным видом махала рукой:
– Ну, и сиди тут один с Муркой, раз ты такой фрукт, а ко мне больше даже и не подходи.
С этими словами она удалялась. Звучала колыбельная песенка, а затем начиналась реклама.
Сидеть с кошкой наедине и смотреть, как расхваливают зубную пасту и стиральный порошок, меня как-то особо не вдохновляло, а посему я вставал со стульчика и тихонько крался к сбежавшим от меня взрослым. Приоткрыв дверь в их комнату, я просовывал в щель свой любопытный нос, и мне сразу же становилось ясно: взрослые держали военный совет. Папа с мамой сидели на диване с хмурыми провинившимися лицами, а бабушка стояла посреди комнаты и витийствовала:
– Но нельзя же так! Значит, надо найти к нему какой-то особый подход! Он же у вас такой нервный!
В этот момент бабушка замечала мое присутствие и резко меняла тон:
– Так вот я и говорю: чаще, чаще ему надо бить по попке ремешком! А то уже совсем от рук отбился!
Но было поздно. Я мотал себе на ус: ага! так, значит, я нервный! и ко мне нужен особый подход!
– Ну, что стоишь, шпион? Давай, умывайся, чисть зубы – и марш спать! – демонстрируя свой особый подход, с напускной строгостью командовала бабушка.
Я высовывал язык:
– У!
– И прекрати Укать старшим,– сдержанно произносила мама. – Тебе что сказали? Чистить зубы – и спать!
– А зачем?
– Что зачем?
– Зачем мне чистить зубы? Ведь я ж и так могу пойти спать?
Мама объясняла:
– Чтобы на них не было кариеса.
– А как это – кариеса?
– А так это, – пугал отец. – Вот не будешь чистить зубы – и они у тебя выпадут!
– Ну и что? – я беззаботно улыбался. – Зато потом новые отрастут.
– И ты уверен в этом?
– Уверен! У меня же один зуб уже выпадал – а потом новый отрос.
– А теперь не отрастет!
– Почему это?
– А потому это! И будешь ходить без зубов, как старый дед!
– Как наш дедушка?
– Да! Как наш дедушка! – почему-то сердился отец.
– А у него что, тоже зубы выпали, потому что он их не чистил?
– Да! – рявкал папа.
– А почему же тогда у Мурки зубы не выпадают? Она ж их не чистит?
– Ну, все! Кончай эту викторину. Делай, что велено!
И так всегда!
Почему люди не падают в небо – не говорят. Отчего у Мурки зубы не выпадают – тоже. А начнешь выяснять, докапываться до истины…
– Бу!
Мама брала меня за руку:
– Пошли.
Она уводила меня к умывальнику и пускала из крана теплую водичку. Я подставлял стульчик и, встав на него, принимался за дело – начинал орудовать над раковиной. Очень скоро майка на моем животе становилась мокрой, а зубная паста оказывалась не только на зубах, но и на лбу и на щеках. Мама вымывала ладошкой мою юную рожицу, вытирала ее полотенцем, меняла майку и укладывала спать.
– Мама, расскажи мне сказку,– просил я.
– Такой вредине?
– Ну, мама!
– Такому непослушному мальчику, который грубит старшим?
– Ну, ма… – канючил я.
– А будешь еще букать старшим?
Я с готовностью заверял ее:
– Нет!
– Ну, ладно… тогда слушай… В некотором царстве, в некотором государстве жил да был один маленький мальчик. Этот мальчик был писклей и врединой. Он не слушался старших, ломал игрушки, рвал книжки, рисовал угольком рожицы на чистых стенах, дергал кота за хвост, и однажды порезал ножницами новое мамино платье. А когда взрослые делали ему замечания, он только укал и букал в ответ. И вот как-то раз этот вредный мальчик доукался и добукался до того, что от него сбежали все книжки, все игрушки, и он остался совсем один…
– Нет! – кричал я. – Это плохая сказка! Я не хочу ее слушать!
– А ты не догадываешься, как звали этого вредного мальчика?
– Бу!
– А хочешь, я скажу тебе, как его звали?
– Нет! Нет! Не хочу! Не надо! Расскажи мне лучше другую сказку!
– Какую?
– Другую!
– Про курочку рябу?
– Ага!
– И про репку?
– Ага! Ага!
– А про Красную Шапочку?
– Ага! И про Красную Шапочку тоже!
– А, может быть, лучше послушаешь сказку о вредном мальчике?
– Нет! Не хочу!
Мама печально вздыхала:
– Да, парень… Я вижу, не шибко ты любишь смотреть правде-матке в глаза…
Она поправляла на мне одеяльце, и рассказывала сказу про репку, про курочку рябу, про Красную Шапочку, и под размеренные звуки ее голоса я начинал засыпать.
Спал я очень чутко, и при малейшем шорохе открывал глаза, чтобы проверить, на месте ли мама. Так что ее отход от моей кроватки всегда сопровождался большими предосторожностями. Вставала мама очень, очень медленно, боясь, чтобы, не дай бог, не скрипнули стул или же половица. Из комнаты выбиралась на цыпочках, затаив дыхание и замирая на месте при каждом моем движении. И все-таки выйти, не потревожив мой сон, ей удавалось далеко не всегда.
Случалось, она доходила аж до самого телевизора, и даже занимала перед ним свое место, как вдруг в коридоре раздавался дробный перестук моих босых ног, и я врывался в ее кинозал с пронзительным воплем: «А-а! А-а!»
– О, Боже! – стонала мама. – В чем дело, Витя? Почему ты не спишь?
– Я хочу покушать и попить! – противно гнусавил я.
– Но я же, кажется, звала тебя ужинать, когда все ели, и ты не захотел. А теперь что же, изволь для тебя одного накрывать на стол среди ночи?
Я привередливо оттопыривал губу:
– У! Я хочу покушать и попить!
В итоге, мне подавали еду и чай, и я сидел за столом, болтал ногами, гонял ложку в кружке так, что чай выплескивался на стол, и с урчанием передвигал по столешнице булку и сахарницу, воображая их своими автомобилями.
Терпение мамы истощалось:
– О, Боже! И долго ты еще будешь мне капать на нервы?
– А как это – капать на нервы?
На кухню заглядывал дедушка:
– Ну что, голодающий? Ешь?
– Кто там ест! Сидит – и капает на нервы!
Я двигал булку по пролитому чаю:
– Тррр. тррр. тррр. трррр!
– Ну, все! – мама хватала меня за руку. – Кончай эти авторалли!
– У! Я хочу покушать и попить…
– А кто тебе не дает?
– Я не могу!
– Почему?
– Потому что чай горячий!
– Не выдумывай, Витя.
– А ветер у тебя под носом есть? – осведомлялся дедушка. – Возьми, и подуй в чашку.
Его идея мне нравилась. Я надувал щеки и дул в чашку. В чашке начинался шторм, и чай выдувало «на берег».
– О, Боже! И что ж это за наказание такое?! – мама деспотично хватала меня за руку. – Все! Марш в люльку!
– Ва-ау! – изогнув губы коромыслом, пищал я. – Ва-аа!
Привлеченная моим воем, появилась и бабушка:
– А что это тут за кордебалет такой, а?
И вдруг останавливалась предо мною, как вкопанная.
– Ой, а это что такое?
– Где? – простодушно клевал я.
– Да вон, на лбу… какие-то бугорочки…– бабушка осторожно ощупывала мой лобик. – Никак рожки растут?
Вслед за ней тер пальцами свой лоб и я.
– И нет, бабушка, не выдумывай, там ничего нету!
– Да как же нету, если на нем уже рожки прорезаться стали! – нагнетала бабушка. – Вот ты поупрямься еще немного – и они вырастут у тебя большие-пребольшие, как у барашка. Будешь потом бодаться.
– С кем?
– Да хоть бы и с Муркой.
– И нет, бабушка. Так не бывает, – компетентно заявлял я. – Для того чтобы рога выросли, надо съесть в лесу волшебных ягод!
– Верно,– соглашалась бабушка. – Но могут и без ягод вырасти. Так что лучше бы тебе не упрямиться, а идти спать.
Я ставил условие:
– А ты мне сказочку расскажешь?
– Сказочку? – бабушка задумчиво чесала переносицу. – Да я б и рассказала, но боюсь…
– А почему?
– Да глянь сам, какие у тебя уши большие от всяких сказок выросли... А если еще я начну рассказывать, так они вообще разрастутся, как лопухи...
Я срывался с места и бежал к зеркалу. Встав на стульчик, я разглядывал в зеркале свои уши.
– И нет, бабушка! – радостно кричал я, спрыгивая со стульчика. – Они еще маленькие! Можешь рассказывать, не бойся!
– Да как же маленькие? – бабушка подходила ко мне и ласково трепала за уши. – Гляди-ка, какие развесистые! Прям как у твоего деда!
– А ты что, дедушке тоже сказки рассказывала?
– И еще какие, внучек! – подавал голос дедушка. – Уж я-то, на своем веку, от бабушки таких сказок наслушался!
– А вот хочешь, – парировала бабушка, бросая на дедушку красноречивый взгляд,– я расскажу тебя сказку про одного человека, который чересчур много умничал, и него язык вырос аж до самого колена?
– И угадай, как этого человека звали? – хитро вставлял дедушка. – Учти, парень, завтра я дам тебе молоток, зубило, гаечный ключ, и мы с тобой пойдем ремонтировать мотор, понятно? Ну? Шевели шариками. Соображай! У кого может быть язык по самое колено?
– У… ба-буш-ки… – предательски мямлил я.
– Эге! Так вот ты, оказывается, какой! – бабушка махала на меня рукой. – Поманили калачом – и уши развесил!
Она делала вид, что собирается уходить, и роняла в сердцах:
– А я уж было собиралась рассказать тебе сказку…
– У-у, бабушка… – начинал хныкать я. – Ну, бабушка…
– А будешь таким простофилей?
Разумеется, я отвечал ей, что нет, и она укладывала меня спать, и рассказывала мне сказки, и пела песенки, и под звуки ее голоса я засыпал. И всю ночь потом мне снились разные цветные сны, но когда я утром просыпался – они куда-то разбегались.
