Кикимора
В низине, среди пологих холмов, блеснула голубизной вода. Дуплистые вербы и плакучие ивы венком обложившие берега ставка, колыхались волнами под легким ветерком, свечки камыша пускали пух, и он, будто легкий туман, ложился на воду.
Хотя воды-то, собственно, и видно не было. Почти всю поверхность ставка зеленым ковром покрывала ряска, и только на середине светились синевой чистые окна.
С первого взгляда видно было, что ставку этому, может, лет сто, или больше, и люди не наведывались сюда очень давно. Древняя гать, перегородившая протекавший тут когда-то ручей, буйно поросла бурьяном, ежевикой и крапивой. В этих зарослях совсем затерялись составленные из дубовых досок шлюзы, вода тихо и незаметно сочилась через подгнившие доски, уходила в поросший тальником луг. Настоящая нетронутая красота.
Солнышко поднялось уже достаточно высоко, успело высушить утрешнюю росу и даже начало припекать. Остро пахло степными травами, пахло умиротворенностью, свежестью, и летом. В воздухе носились большие глазастые стрекозы, садились на наши плечи и головы, шелестели крыльями, передыхая перед следующим взлетом. Пиликали бесконечную свою музыку кузнечики, высоко в небе без устали пели жаворонки.
Когда, после двух часов ходьбы показалась вода, передние встрепенулись и прибавили шаг. Наконец-то! Только наш проводник Николай Петренко, в обиходе Мыкола, продолжал задумчиво и как-то лениво переставлять ноги. Скоро, взмокшие и распаренные от долгой дороги, мы добрались до разлапистой вербы, что пристроилась возле самой воды, скидали в траву вещи и упали в жидкой тени на привал.
–Ну вот, Николай Иванович,– сказал Василий Петрович, снимая соломенную шляпу и вытирая лысину,– сейчас передохнем и начнем рыбачить. Вы говорили, тут карп водится и линь?..
Василий Петрович, как человек ученый и интеллигентный, общался со всеми исключительно «на вы», и по имени-отчеству. Простой народ от такого обращения всегда настораживался, а дети даже пугались. Видимо, у людей в крови сидело, что после такого вступления ничего хорошего не жди. Про такие «чудачества» профессора я предупредил нашего проводника заранее, но все равно, Мыкола каждый раз вздрагивал. Не привык еще. Вот и сейчас – руки его дрогнули, и часть табака, что трамбовалась в самокрутку, просыпалась на землю. Мыкола досадливо поморщился, вынул из-за пазухи мешочек, достал из него еще порцию, добавил ровно столько, сколько просыпал, крепко прижал обрубком большого пальца и завернул в обрывок газеты.
–Не, не тут!– Мыкола послюнявил цигарку и смачно прикурил,– не дошли мы еще. Ставок, где рыбачить будем – за тем горбом!
–А, тут?– Не унимался профессор,– смотрите, какое место, лучше, кажется, и придумать нельзя! Хорошая тут рыба должна быть. Что скажете, Николай, может, не пойдем дальше?
–Нету тут рыбы. И никогда не было!– Мыкола презрительно скривился.– В этом болоте только лягушки да пиявки, зря время потеряем. Надо еще немного пройти, и там хороший ставок будет.
–Куда еще дальше, устали все. Признавайтесь, вы, насчет того, что здесь рыбы нет, приврали немного! А?
–Да шоб мне на месте провалиться!– Нахмурился Мыкола,– чего мне врать? Там, куда идем, точно большие коропы водятся. Здоровые, как поросята. Как зацепятся на донку – человека в воду затягивают. А тут, болото одно. Тут, разве кикимору поймать можно… тьфу ты, нечистая сила!
Николай сплюнул через плечо и перекрестился.
–Ну, вы и врать, Николай! Какая кикимора?– Василий Петрович все еще не мог отдышаться, и оттого говорил отрывисто и умно.– Нет на свете ни водяных, ни кикимор. Выдумки все это. Наукой доказано!
–Я не знаю, про шо вы говорите, не образованные мы, но она здесь давно водится. Может, лет сто, а может, тысчу. Хиба я знаю? Еще батько мой, когда парубкував тут ее видел. Если бы кикимора его тогда не отпустила, может, и не было бы меня на свете!
Николай немного помолчал и, вдруг, выпалил:
–А вы, если не верите, то заночуйте здесь разочек. Може, и явится она к вам. Только навряд, она москалей не любит.
У Николая, слово «москаль», к русским не имело никакого отношения. Москалями он называл людей ученых, коммунистов и всех тех, кто занимал хоть маленький, но руководящий пост.
Чтобы разрядить обстановку, я решил вмешаться:
–Перестань злиться, Мыкола, такое совсем на тебя не похоже. Ты бы лучше рассказал нам про кикимору. Василий Петрович хоть и профессор, а никогда с этим не встречался, оттого и не верит. А ты расскажешь, может, мнение свое он переменит, да и науке польза будет.
Все еще сердитый, Мыкола немного подумал и махнул рукой:
–Ладно уж, расскажу. Потом, за вечерей. Только знайте, мне для разговору треба трошки выпить, шоб язык не брехав.
На том и порешили. Мы перешли еще один бугор, и за ним, и правда, оказался большой и красивый ставок.
Вся суета, связанная с приготовлениями к рыбалке, много времени не заняла. Скоро сварена мамалыга,*** на которую так охотно клюют те самые, здоровенные коропы, коробочки с выползками заботливо переложены влажной травой и укрыты в тени. Уже заряжены удочки, и гусиные поплавки подняли свои головы среди ряски; тихонько позвякивают на ветру прицепленные к донкам колокольчики.
Рыбалка задалась. До полудня поймано было парочку серьезных карпов, штук пять золотых линей и десятка полтора лещей. В теплой воде, в жару, даже в большом садке, рыба не хранится, потому усыпляли и чистили ее сразу. Этим охотно занимался Василий Петрович, делал все легко и красиво, мурлыкая при этом себе под нос что-то из Вертинского. Чищеную рыбу присаливали, перекладывали мокрой крапивой и складывали в сплетенные из лозы кошели.
Обедали под старой вербой. Мыкола завел примус и жарил леща. Вывалянный в муке и сухарях, лещ шкварчал на сковороде, кожа на нем пузырилась, а плавники и хвост становились хрусткими. Жареного складывали горкой в большую миску и прикрывали крышкой, чтобы муха не садилась. Отдельно, в чеплажке, натолкли молодого чеснока, сбрызнули его уксусом и залили теплой водичкой. К лещу, вместо хлеба, сварили мамалыгу, десяток яиц, порезали помидоры, и накрошили в миску брынзу.
Василий Петрович достал прикопанную возле воды трехлитровую банку, в которой дожидалась своего часа домашняя, выгнанная из обойной муки самогонка, разлил ее по чаркам. Я взял в одну руку чарку, в другую горячую еще мамалыгу, одним духом перекинул домашнюю в горло, замер и подождал. Сейчас же в желудке зажглось. Самогонка оказалась не холодной и не теплой, пилась легко и давала вкус хлеба. Макнул мамалыгу в брынзу, слегка прижал, чтобы прилепилось ее много, и откусил большой кусок. Затем обеими руками бережно достал кусок золотистого, с румяной корочкой леща, сбрызнул его чесночком и отправил следом. Ах, как хорошо! И тут я вспомнил, что читал у Булгакова, будто закусывать надо непременно горячим, и подивился, насколько это верно подмечено. Жизненно!
Обед пришелся как раз на полдень, солнце стояло в зените, все кругом плавилось от жары, и рыба клевать перестала. Разомлевшие от солнца и вкусной еды, мы по очереди бегали в ставок купаться и, распугивая любопытных лягушек, подолгу плескались в прохладной воде. Мыкола засобирался обратно в село. Он решил отнести домой рыбу, так как боялся, что она испортится, заодно выполнить все наши заказы.
Натруженное за день солнце медленно закатилось за холмы, и подкрался вечер. В высоком, чистом и темном небе красновато зажглась Венера, засветился Млечный путь, Медведицы, казалось, удивленно уставились на засыпающую землю. Пойманные после обеда коропы лениво плюхались в садке, шумно квакали лягушки, в камышах шарудели, устраиваясь на ночь, утки. Роса еще не выпала, нагретая за день земля нежно ласкала босые ноги. Сооруженный из веток ивы шалаш, укрытый свежескошенной травой, издавал терпкий запах полыни, мяты и чабреца. На ровном жару углей доходила до кондиции каша. Уже выпито по чарке, и все ждут горячего.
Василий Петрович в который раз подскочил к костру и сунул нос в казан.
–Ну, давайте еще по одной и приступим! Наверное, уже готово?– В голосе профессора звучали жалобные нотки.– Сколько можно терпеть! Это же форменное издевательство над народом!
Действительно, было от чего сходить с ума. Кашу готовил, как всегда, Мыкола, по только одному ему известному рецепту, готовил так, как не умел никто в мире. Само собой, каша заправлялась салом, луком, и еще какими-то травами, всегда получалась до одури душистой и вкусной.
Пока принимали еще по чарочке, Мыкола снял с костра казан, выставил его на середину и открыл крышку. Ох, и пахнуло же оттуда! Так пахнуло, что у меня аж сердце зашлось. Господи, до чего же я люблю такую еду! Так поесть, чтобы вкус ее, и запах, на всю жизнь запомнились!
Вечеряли мы в тот раз долго, смакуючи. Каша шла с теплым еще, хрустящим свежевыпеченным хлебом и домашним кислым молоком, которые Мыкола принес по нашему заказу из деревни. Когда в казане стало так чисто, будто и не варилось там ничего, мы облизали ложки, закурили и приготовились слушать «рассказ про кикимору».
Что Мыкола рассказывал, я уже отчетливо не помню. После вкуснейшей каши желудок потяжелел, голова стала плохо воспринимать, и предательски падала на грудь. Я забрался в шалаш, умостился и скоро уснул.
Рыбачить мы поднялись раненько утром, когда еще петух не кукарекает. Каждый занимался своим делом, и на разные разговоры времени не было. Только, когда засобирались завтракать, я заметил, что Василий Петрович был, как бы, сам не свой.
Какой-то задумчивый и вроде недовольный, хотя рыба клевала у него как никогда. Я даже удивился.
–Петрович, что случилось? Не захворал ли ты?
Профессор только отмахнулся и принялся тащить очередного карпа.
Что-то тут было не так! Я тихонько отозвал Мыколу в сторонку и насел на него:
–Признавайся, чего такого ты вчера наплел? Профессор, вон какой!..
–А, ничего. Я рассказал про кикимору, а ваш профессор все одно не поверил, и ходил к тому ставку ночевать. Вернулся только под утро.
Вот так дела.
–Василий Петрович!– Обратился я к профессору,– говорят, вы ночью на свидание ходили? И как, состоялось?
Профессор нахмурился и кивнул головой:
–Состоялось.
–И, что?
–Мистика какая-то! В голове не укладывается! Ну ее, эту чертовщину, пойдем–ка, лучше выпьем! Потом, как-нибудь расскажу.
Что случилось в ту ночь, я так и не узнал. Профессор помалкивал, уходил от темы, и на мои вопросы отвечал туманно. Только в рыбалке у Петровича все переменилось ровно до наоборот. Зима или лето, погода, непогода – всегда у него клевало, и всегда был он при хорошей рыбе. Может, и правда кикимора наколдовала?
короп – карп (украинский)
парубок – молодой парень. Парубкував – период, когда молодые парни ищут невесту;
мамалыга – кукурузная каша, на Украине и в Молдавии частенько подается вместо хлеба;
