Записки Огурцова, начало

Записки Огурцова, начало

1 Письмо

Я держал в руках письмо. Вот что в нем было.

Высылаю вам эти записки. Многое из того, что вы в них прочтете, относится к разряду явлений, совершенно немыслимых. И, тем не менее, все тут, до последней точки, правда. Смешнее всего, конечно, то (хотя, понятно, ничего смешного тут нет и быть не может) что меня нужно немедля хватать, вязать и тащить в тюрьму, потому что преступление мое ужасно. Но в том-то и беда моя, что ни один суд в мире не признает меня виновным. Нести же в одиночку бремя этого ужаса я не в силах. И никто, никто в целом свете, не может мне помочь!

Эту рукопись я отдаю в полное Ваше распоряжение. Вы вольны сделать с ней все, что Вам заблагорассудится – хоть сжечь ее в печке. Если же вы решитесь опубликовать ее в вашем издании (что очень маловероятно), то можете озаглавить так: «Записки сумасшедшего».

Фамилии своей называть не буду, можете поставить какую угодно. Ну, хотя бы Огурцов.

Ниже стояла корявая приписка.

Возможно, скоро я сойду с ума. Возможно, я покончу счеты с жизнью. Скорее всего, я вновь совершу что-нибудь гнусное. Я уже ни за что не ручаюсь и ни в чем не уверен.

Я рассыпаюсь на части – можете ли вы это понять?

Дочитав письмо (а оно пришло по почте вместе с бандеролью) я распечатал свернутую трубкой рукопись и ознакомился с ней. Затем минут пять расхаживал по кабинету, после чего перечитал и письмо, и рукопись еще раз и, сдвинув плечами, сунул то и другое в ящик своего редакторского стола. Там и пролежали эти записки почти целый месяц. И все это время они занозой сидели в моей совести.

И вот однажды я достал эту рукопись, сделал ей необходимую, с моей точки зрения, правку, разбил на главки и теперь выпускаю в свет.

2 Начало истории Огурцова 

Это наваждение длилось трое суток, но казалось, что оно тянется долгие годы.

В понедельник (день тяжелый) я развелся с женой и, хотя внешне все выглядело вполне благопристойно, этот шаг дался мне нелегко. Семь лет семейной жизни! Семь лет любви! (К чему кривить душой – ведь любовь к ней все еще жила в моем сердце). И вот в один злосчастный день все пошло кувырком.

А во вторник открылось, что меня предал компаньон. Впрочем, я и с самого начала предчувствовал, что этим все окончится.

Неприятности сыпались на мою голову, как горох из мешка. Еще каких-то три года назад я преодолевал их со стоической улыбкой. Теперь же они вызывали во мне приливы бешенства.

На работе я еще как-то удерживал себя в узде приличий, но дома на это уже недоставало сил. Напряжение, копившееся в моей душе  месяцами, искало выход – и меня прорывало. Маска цивилизованного человека слетала с меня, как шелуха, обнажая мое дикарское нутро. Ольга платила мне той же монетой.

В нашем доме постоянно царила предгрозовая атмосфера, ссора могла вспыхнуть в любой момент, как пожар в сухом лесу. Стена отчуждения между нами вырастала все выше. И мне и ей ясно было, что долго так продолжаться не может. Сын уже начал дичиться меня, от постоянных скандалов он стал заикаться, и жена таскала его на сеансы к каким-то шарлатанам-экстрасенсам. Я видел всю эту чушь, весь этот бред собачий – и ничего не мог поделать. И тут у нее объявился друг.

Но – довольно об этом. Кто любил – тот поймет меня и без слов. А кто нет – тому все одно не растолкуешь.

Стоит ли поверять бездушной бумаге, как лежал я в тот черный понедельник на диване, совершенно один, в квартире малоизвестных мне людей, как выл от тоски и метался в четырех стенах? Как бегал по вечерним улицам под дождем? Как стоял, глотая слезы, под такими дорогими, и теперь чужими окнами?

Умолчу… Скреплюсь…

Многое было похоронено мною в тот дождливый понедельник. Многое передумано. Но не забыто. Нет, не забыто… Опишу, впрочем, один эпизод.

Есть в нашем городе речка Быстрянка, и через нее перекинут высокий мост.

Около двух или, может быть, трех часов ночи стоял я на этом мосту, навалившись грудью на перила, и глядел в воду.

Дул ветер, сеял дождь. Вода в реке была холодна и темна. У берега чернели силуэты рыболовецких судов и лодок. Точно гигантские тюльпаны, горели на мосту фонари. Желтые блики света плясали на волне, ветер гнал зыбь, и вода тут и там вскипала фейерверками красных звездочек света.

Я все ниже и ниже сползал с перил и, чудилось мне, что вода вымывает из моей души всю грязь, всю скверну, и уносит ее в неведомые дали.

Река успокаивала, врачевала, вытягивала душевную боль, и меня все настойчивее охватывало хмельное желание броситься в воду. В душе поднималась, туманя рассудок, звенящая радость. Казалось, за моей спиной выросли крылья. Река звала! Река обещала забвение и покой, и краткий миг свободного полета!

Все-то в ту ночь висело на волоске. Мне только не хватило еще какого-то небольшого толчка, и я так и не прыгнул в реку.

Но – ночь прошла, наступило утро, и осветило все в иные тона. Мрачные тени растаяли, и в опустошенной груди воскресла надежда.

У меня вырвали сердце?

Что ж, прекрасно! Я обойдусь и без сердца!

У меня отняли сына?

Ладно! Я докажу! Я всем докажу!

Я окунусь в работу – да так, чтобы уж совсем не видеть белого света. И пусть наградою мне будет инфаркт или инсульт – шут с ним! Но я не сдамся, нет, не сдамся! Не дождетесь!

Я все равно не утону!

3 Алим-бек

А на следующий день открылось, что меня предал компаньон мой, так сказать, партнёр...

Но здесь необходимо вернуться на два года назад.

Работал тогда в моей фирме некий Алим Окайевич Тахтарбаев – крупный, желтолицый мужчина с хитрыми раскосыми глазами – то ли кореец, то ли казах или якут, шут его поймет. Уж и не знаю, как к нему прилепилось это прозвище – Алим-бек, но было оно, что называется, не в бровь, а в глаз. Наглый, коварный – ни дать, ни взять, бек азиатских степей. Дело свое, впрочем, Алим знал, со мною бывал неизменно дружелюбен, а уж какой был весельчак!

Вот, как-то утром, пришел я в контору – и уже на пороге, нос к носу, столкнулся с Алим-беком.

– Василий Николаевич, – звенящим от радости голосом, сообщил он мне, – а ты знаешь, что сегодня ночью тебя обокрали?

И видно было, что человек радуется искренне, от души.

– Как обокрали? – спросил я.

– А так, – рассмеялся мне в лицо Алим. – Выставили окно, влезли в контору и вымели все подчистую!

Пожалуй, он находился даже в некой эйфории. Умом-то, видимо, и понимал, что надо бы придать своей ликующей рожице подобающий случаю постный вид, да только вот поделать с собой ничего не мог.

Я, признаюсь, положа руку на сердце, тяготился обществом Алима. Трудно объяснить, в чем тут причина, но только после встреч с ним на душе у меня становилось как-то муторно, и я чувствовал непонятный упадок сил. Алим же, напротив, от общения со мною словно бы даже расцветал и молодел на глазах – как будто бы испил из некоего источника живой водицы.

В особенности докучала мне его навязчивость. Он для чего-то постоянно искал приятельства со мною, названивал мне домой по сто раз на день и, причем даже, без всякого повода. Вел себя словно влюбленная женщина. Наконец, уже самый голос его в телефонной трубке стал вызывать во мне приливы депрессии. И я, как последний дурак, срывал свое скверное настроение на жене! А затем пошла вообще какая-то мистика.

Алим начал делать упорные попытки оказать мне мелкие услуги. Я понимал, конечно, что никаких одолжений от него принимать нельзя ни в коем случае и старался этого не делать. Не тем он был человеком, чтобы совершать благие дела за просто так: каждое «благодеяние» состояло у него на строжайшем учете. И, рано или поздно, за него пришлось бы платить стократ. Уж можете мне поверить: если Алим угостил вас пирожком за пятак – это где-нибудь да зарегистрировано у него, внесено в какие-то реестры. И, на этот пятак, обязательно нарастут такие проценты, что, в итоге, вам придется покупать Алиму торт.

Скажут: бред, ерунда. Но вот случай.

Были у меня старенькие Жигули, а у Алима – брелок от ключей. И, как я ни отнекивался, он все же всучил мне его в подарок. И сразу же вслед за этим, попросил меня подкинуть его домой, – уже с таким видом, как будто он являлся полноправным совладельцем машины.

Он сел в автомобиль, (хотя мне и нужно было ехать в другую сторону, но за пирожок-то ведь надо платить!) и, едва мы выехали на перекресток – возьми, и брякни с масляной улыбочкой на лоснящемся, как блин, лице:

– О, да ты – ас-водитель!

К чему он это сказал? Ни к селу, ни к городу.

Я, на мгновение, отвлекся от управления автомобилем и в тот же миг в бок моего «Жигуленка» врезался грузовик. От удара мы выскочили на встречную полосу, лишь чудом не перевернувшись.

Позже шофер грузовика (водитель почти с двадцатилетним стажем!) и сам не мог объяснить, что заставило его поехать на красный свет. Говорит, что на него как бы нашло какое-то затмение.

Скажете, случайность? Не спорю. Но только я в случайности не верю! Я даже думаю, что никаких случайностей в нашем мире вовсе нет. Тут – закономерность!

Алим высасывал из меня мои жизненные силы. И те неприятности, те недомогания, которые были предназначены судьбой ему, он, каким-то чудом, переправлял мне.

Осознав это, я решил его уволить. Между нами произошла бур­ная сцена. И Алим-бек, хлопнув за собой дверью, порвал со мной.

4 Искушение

Прошло чуть более года. Мои дела шли прескверно. Я тянул лямку, как вол,– но видел перед собой одни тупики.

В середине апреля заглянул ко мне в контору Алим. Он зазвал меня в «Красную шапочку» для «делового», как он выразился, разговора и заказал кофе и коньяк.

Начало было знаменательным.

Кофе, да еще с коньяком – так раскошелиться Алим мог только на нужного ему человека. Ибо, сказать по совести, был он редкий жмот.

Себе Алим взял зеленый чай, ибо кофе и алкоголь были ему противопоказаны – он не пил ни того, ни другого уже много лет. Единственной его отрадой были женщины, и он даже скрупулезно записывал все издержки на них в особый блокнот.

«Красная шапочка» импонировала мне по двум причинам. Во-первых, там можно было посидеть в приятном полумраке без опасений задохнуться в клубах табачного дыма. И, во-вторых, там не крутили надрывных блатных песен. Так что при беседе можно было не перенапрягать голосовых связок, рискуя сорвать голос. Все это, разумеется, Алим учел.

Итак, мы сидели за столиком у окна, в кафе было не слишком многолюдно. Алим долго принюхивался к чаю, прежде чем испробовать его на вкус. Затем повел осторожный разговор на футбольные темы. Сам он к футболу был абсолютно равнодушен, но действовал по методике своего духовного учителя, Даниеля Карнеги. (Чтобы завоевать расположение «нужного человека», следовало проявлять к его увлечениям неподдельный интерес).

И Алим проявлял.

С четверть часа он петлял вокруг да около, постепенно сужая круги. Наконец приступил к делу:

– Василий Николаевич,– сказал Алим, устремляя на меня открытый, твердый и, как он полагал, искренний взгляд. – Ты меня знаешь. И я тебя тоже знаю...

Я пригубил кофе, ожидая, что последует дальше.

– Ты человек честный, порядочный... – Алим-бек немного поколебался и, решив, что кашу маслом не испортишь, присовокупил. – Умный.

Это тоже входило в методику. Я не удержался, и с сарказмом заметил:

– И еще интеллигентный. Об этом тоже не забудь!

– Нет, серьезно. Я не шучу,– сказал Алим, с радостным воодушевлением глядя чуть выше моей переносицы, как рекомендовано в книгах его американского гуру. – Честно говоря, раньше я и не подозревал, какой крест ты несешь. Думал: ну, ходит человек с дипломатом, всю черновую работу взвалил на мастеров – а сам знай себе стрижет бабки. Но теперь, когда я открыл свое дело и хлебнул всего этого нашего бардака – теперь-то я думаю иначе. Теперь я вижу, как надо напрягаться, чтобы вымутить хотя бы что-нибудь. И какие надо давать взятки! И в какие играть игры с законом! Да, я это понял...

Он говорил, не спеша, тщательно взвешивая слова. По-видимому, эта речь была им спланирована заранее.

– Так вот... – он поперхнулся и кашлянул в кулак. – Я признаю, что был тогда не прав!

На моей памяти это был единственный случай, когда Алим, вот так открыто, без всякого нажима, признавал свою неправоту, и я тут же подумал, что здесь зарыта какая-то собака.

– Я год промыкался после того, как ушел от тебя,– продолжал Алим.– И теперь вижу: один в поле не воин. Нужно срочно перестраиваться. Короче, у меня к тебе деловое предложение: давай работать на пару!

Я клюнул носом в чашечку. Так вот, оказывается, для чего он зазвал меня в кафе!

– Ну, что скажешь?

– Скажу, что это очень солидное предложение,– вильнул я в сторону, поскольку угощался за его счет.

– И его стоит обсудить!

Я ответил, что вреда от этого не будет, но пока не представляю, каким образом наши интересы могут совпасть.

– Все просто. Смотри,– пояснил Алим. – У тебя есть стройбаза, транспорт, кадры и материалы. А у меня – связи и интеллект.

Я невольно улыбнулся: мой интеллект Алим приравнял к нулю.

– Вот ты смеешься, – сказал Тахтарбаев. – А, между прочим, есть люди. Очень важные люди. Они сидят у кормушки с бабками. И я к ним вхож!

– Что за люди? – спросил я.

– Ну, люди! Понимаешь? Просто люди. Профессионалы.

– А какая у них профессия?

– Родину любить.

– И что? Доходный бизнес?

– О! Золотое дно! Раньше-то они любили Советскую власть, и не хило на этом имели. Теперь же напялили на себя вышиванки, и любят неньку Украину. И опять они у корыта!

Я допил свой коньяк.

– И каким же боком ты хочешь протиснуться к их корыту?

– Левым, конечно. Левым, – Алим радостно прихихикнул. – Каким же еще?

Я призадумался. Было ясно, что этот «друг степей» втягивает меня в какую-то авантюру. Какая роль в ней отводилась мне?

Он посмотрел на меня напряженным взглядом – словно вербовал агента:

– Только, надеюсь, этот разговор останется между нами? Независимо от того, придем мы к соглашению, или нет?

Я кивнул в знак согласия. 

– Ладно,– оживился Алим. – Я знаю, что ты человек слова и на тебя можно положиться. Так вот, на днях из Киева приехал один дядька с мешком бабок. И часть этих бабок, если, конечно, за дело взяться с умом, может перекочевать в наши карманы.

– Каким образом? – спросил я. – Наденем маски и совершим ограбление?

Алим таинственно понизил голос, точно поверял мне государственную тайну:

– Тебе известно, что наш музей на ладан дышит?

– И что с того? Сейчас вся Украина на ладан дышит.

– А то, что сейчас ОНИ решили взяться за культуру!

Я едва не выронил стакан из руки:

– Боже, сохрани! Выходит, теперь ОНИ уже добрались и до нашей культуры?

– Вот именно. Как истинные патриоты незалежной Украины, они спасают от разрухи ее национальное достояние – краеведческий музей! Короче: необходимо срочно отремонтировать кабинеты, кровлю и отопление. И на все это выделены деньги. Большие деньги, Вася. Работы – минимум на год! А потом обещают подогнать еще несколько объектов.

– Так просто?

– Нет, конечно! Надо будет отстегнуть.

– И сколько?

Алим воровато оглянулся.

– Двадцать пять процентов.

– И все? А плохо им не станет?

– Ты за этих идейно продвинутых не беспокойся,– сказал Алим. – Ты лучше о себе подумай.

– Это нереально.

– Почему?

– Ну, прикинь сам, если только у тебя достанет на это воображения. Это сколько же надо нарисовать липы?

– Ну и что? – Алим усмехнулся. – Хочешь жить – умей вертеться.

– Где вертеться? На зоне?

– Ну, так же тебе объясняю,– горячо зашептал Алим, таинственно округляя свои раскосые глаза,– тут же задействованы очень солидные люди! Одним словом – мафия! Они же все друг с другом повязаны. Если мы будем исправно отстегиваться и не зарываться – какой смысл им нас топить?

– Не знаю, не знаю... Может быть, их возьмут за жабры, когда они что-то между собой не поделят. Ты ведь знаешь, время от времени такое случается. И тогда им понадобится кого-то сдать. И как ты думаешь, кого они отдадут на съедение в первую очередь? Да и мало ли что может случиться в их игре?

Алим перестал улыбаться и стал серьезным. 

– А, как ты думаешь, мне нравиться ходить по лезвию ножа, а? Давать взятки? Не спать по ночам? Или я не хотел бы работать честно? Но ты же не хуже моего знаешь, что в нашей стране работать честно невозможно!

На это мне было нечего возразить.

– Или я не прав?

– Прав,– сказал я.

Алим решительно ударил в ладонь ребром ладони:

– И третьего – не дано... Согласен ты с этим? С волками жить – по-волчьи выть.

Я не ответил.

– Смотри: они разграбили страну, вывезли за бугор все наши вклады, отгрохали там себе виллы и плюют на нас с тобой с высокой колокольни,– напирал Алим. – Или, может быть, ты станешь это отрицать?

Я промолчал, поскольку мне уже до чертиков надоели подобные разговоры.

– Так вот: мы живем в воровской стране,– гнул свою линию Алим-бек.– Система работает таким образом – и ты это знаешь не хуже меня – что любой, кто занимается делом, уже сидит у них на крючке. Выбор невелик: или быть честным, и лежать на кладбище, или играть по их схеме.

– К чему ты клонишь? – сказал я. – Или ты думаешь, я прилетел с Луны?

– Так что тебя смущает?

– Я не хочу плыть с ними в одной лодке.

Алим расхохотался – словно я сморозил какую-то глупость:

– Ай-яй! Да что ты говоришь! А у тебя что, есть выбор?

Я промолчал.

– Ну, хорошо! Чудесно! Не плыви с ними в одной лодке, Вася! Пожалуйста, не надо! Живи честно, как Иисус Христос! И когда твоему сыну будет не за что купить ботинки или молоко, а твоей супруге – лекарства, вот тогда ты им и объясни, что живешь по христианским заповедям.

– Я не живу по христианским заповедям,– сказал я. – Хотел бы – да не получается.

– Так что же ты, в таком случае, предлагаешь?

– Ничего.

– Да они только свиснут – и на твое место сбежится сотня человек! – напирал Алим – И еще задницы им лизать будут. Нет... Не знаю как ты – а я не хочу остаться за бортом. Мне надо что-то кушать, во что-то одеваться. Дать сыну образование. Да и вообще,– он плутовато подмигнул,– ведь ты же знаешь. Кхе-кхе... Я не монах. А тесное телесное общенье с женским полом требует финансовой подпитки...

Кто он? И как получилось, что я, живя всю жизнь в своем родном городе, не вхож к «большим людям», а этот пронырливый берендей – вхож?

– Послушай, Алим, давай играть в открытую... Скажи, ты можешь потянуть эти работы один?

– Могу! – без тени колебаний воскликнул мой визави.

– Тогда скажи: зачем я тебе нужен?

– Так я ж тебе уже сказал,– запетлял Алим. – Одной рукой две сиськи не ухватишь.

– Не спорю. Тут ты – дока. И все-таки хотелось бы услышать вразумительный ответ.

– Ну, хорошо, гмм.. гмм... – Алим стыдливо потупил очи. – Ты знаешь, Вася, мне всегда хотелось бы иметь друга. Понимаешь? Настоящего друга. Чтобы я был за ним, как за каменной стеной. Деньги – это так... тьфу, навоз! А я всегда завидовал тем людям, которые вот,– он сомкнул руки в замок,– готовы пойти друг за другом и в огонь и в воду!

Он смущенно замолчал, елозя чашкой по столу. Когда он заговорил, фальши в его словах я не заметил.

– Ведь, по сути дела, у меня нет друзей. Смотри: мне 35 лет, половина жизни осталась позади, а как я живу? С первой женой развелся... Вторая... Ну, как бы тебе это объяснить... У нас с ней нет ничего общего. Так, живем – хлеб жуем. Есть только сын. Но это – совсем другое дело. А так я – один. Понимаешь? Совсем один!

Он поднял на меня ищущий взгляд:

– А с тобой мы могли бы делать дела!

Алим плеснул мне в стакан коньячку:

– Большие дела, Вася! Но для этого мы должны быть уверены друг в друге. Понимаешь? На все сто! Идти вот,– он сомкнул руки,– в одной связке, как альпинисты. И не считаться с тем, кто сделал больше, а кто – меньше. И если они там, наверху, воруют вагонами, то и мы тоже должны как-то приспосабливаться. Здесь клюнул... тут клюнул... Гм гм... По зернышку, по зернышку... А прибыль,– он рубанул в ладонь ребром ладони,– пополам!

Окончание