45. В гостях у бабушки Арины
И снился ей сон.
Какие-то мрачные подземные лабиринты, и она всё бродит по ним, и натыкается повсюду на каких-то полусумасшедших ланцепупов, источающих уныние и безнадёгу.
Внезапно её окликнули:
– Арина!
Она открыла глаза и проснулась.
Горница была облита молочным светом, и у кровати стоял старец с добрым благочестивым лицом.
– Я, господи, – сказала бабушка Арина.
Она опустила ноги и села на кровать.
– К тебе пришли гости, – сказал старец. – Встань, и прими их.
– А кто они, господи?
– Отрок из Чаши Слёз, и князь Переяславский, Святослав Владимирович. Они идут к священной горе Меру, чтобы почерпнуть там живой воды. Пусть отдохнут с дороги, а потом проведешь их в Соловьиную рощу и дашь эту птичку.
– Зачем, господи?
– Она укажет им путь.
Она хотела спросить старца еще о чём-то, но он вдруг исчез, и свет померк – лишь слабый язычок лампады теплился на полочке у иконы Христа Спасителя и его пресвятой матери.
Бабушка Арина встала с кровати, оделась и подошла к ликам святых. На полке она увидела маленькую глиняную птичку, разрисованную с большим искусством. Выходит, это был не сон?
И тут до неё донесся стук. Она прислушалась. Похоже, стучали в подвале.
Бабушка Арина перекрестилась, положила птичку в карман платья, зажгла лампаду и пошла в подвал. В дальнем конце его была дверь, запертая на засов, но куда она вела, ей было неведомо.
То, что находилось за этой дверью, было покрыто мраком тайны, и эта тайна с детских лет будоражила её воображение.
Выросла бабушка Арина на Подоле, неподалеку от Кириловой церквушки, откуда открывался восхитительный вид на широкую старицу Славутича – естественную гавань, в которую заходили корабли со всех концов земли. Насупротив старицы вливал свои воды в Славуту величавый Днестр, а наверху Подола, на семи холмах, раскинулся старый город; по берегам седой реки стояли дремучие леса, и немало дубрав и рощ было и на самом Подоле.
По вечерам, управившись с делами, порученными ей мамой, Арина выбегала на улицу поиграть с детьми в разные игры – жмурки, бубенцы, золотые ворота, и каждый такой день был похож на чудесную сказку. И был в этой сказке один славный мальчик, при виде которого у неё вспыхивали щечки и сердечко начинало биться с глубокой нежностью. И когда они играли в ручеёк, и он брал её за ладошку, и вёл за собой…
Ах, невинные детские годы! И сейчас еще сердце её обмирает и как-то печально вздыхает, вспоминая об этих ушедших деньках...
Однажды Алёша – так звали того мальчика – привел её в погреб своего дома, и, округляя глаза, показал эту дверь, и рассказал ей о том, что она ведет в подземные лабиринты, в которых водятся злобные духи тьмы. И что, если пойти по этим лабиринтам, можно попасть в некую таинственную пещеру, наполненную сокровищами и усеянную человеческими костьми – каждый, кто попадал в неё, уже не возвращался назад. А сторожил эти несметные сокровища трехголовый дракон, и прислуживали ему юркие подземные карлики. И его мама строго-настрого запретила ему открывать эту дверь – ибо, войдя в неё, он сгинет безвозвратно.
А потом молодые люди повзрослели, и поженились, и у них родились дети, и Арина тоже рассказывала своим мальчикам об этой таинственной пещере, и о драконе, и о духах тьмы, и наказывала им держаться от неё как можно дальше.
И текла жизнь молодой четы своим чередом, пока под стены Киева не пришел злой и ужасный Гарольд Ланцепуп со своими выродками. И её муж, в числе прочих ратников, пошел на них в бой. И после этого она его уже больше не видела…
Сейчас этой женщине не было еще и сорока пяти лет, но горе согнуло её, избороздило её лик морщинами, и она стала похожа на старуху.
В дверь продолжали стучать…
Бабушка Арина спустилась в погреб и поставила лампаду на полку с горшками и кадками, в которых хранила соления и зерно. Потом отодвинула засов и отворила дверь. Из темноты, пошатываясь, вышел отрок в грязной мокрой овчине, с мечом в одной руке и потухшей лампадой в другой. За ним, едва переставляя ноги, шёл козёл.
Бабушка Арина упала к ногам Конфеткина и заплакала.
– Да что вы, бабушка, – удивленно промолвил Конфеткин слабым от усталости голосом. – Встаньте.
Однако её плечи продолжали сотрясаться от рыданий, и слезы ручьями катились из глаз.
– Наконец-то, касатик ты мой, сокол ты наш ясный, – бормотала она, обвивая его ноги и целуя его сапоги. – А мы-то так ждали, так ждали тебя, солнышко наше ясное! Уж так заждались!
Он ласково коснулся её плеча, взял под руку, осторожно приподнял на ноги.
– Ну что же вы, бабушка…
– Арина, – сказала она. – Я бабушка Арина.
– Ну что же это вы, бабушка Арина, – ласково произнес комиссар. – Что же вы так?
Она припала ему к груди, словно маленькая девочка, и всё плакала и плакала, не в силах удерживать слёз. И он обнял ей – очень бережно, словно свою мать, и стал поглаживать её по гладким седым волосам.
Наконец она отстранилась от него.
– Ах, гости мои дорогие. Вы уж простите меня, бабу глупую, – залопотала бабушка Арина, смахивая рукавом слезы с очей. – Сейчас, я сейчас.
Она суетливо закрыла за ними дверь, задвинула её на тяжелый засов, и вдруг опять бухнулась на колени – на этот раз перед князем Переяславским.
– Святослав Владимирович… солнышко ты наше красное… – она обвила его шею сухонькими руками и расплакалась. – Уж как досталось тебе, сердечному... Заколдовала, заколдовала тебя проклятая ведьма, ведьма чёрная, ведьма лютая, ведьма злая… Ах, родные вы мои, дорогие вы мои, сердешные! И как же это вам, бесценным моим, удалось уйти из самой Городецкой башни?
Конфеткин недоумевал.
Ведь бабушка Арина – это его чистейшая выдумка. Он брякнул о ней, когда его приперли к стенке, ибо ничего лучшего на тот момент ему в голову не пришло. И вот теперь он оказался у неё в гостях. Случайность?
А откуда ей было ведомо, что пришедший с ним козёл – это заколдованный князь Переяславский? И что они бежали с ним из Городецкой Башни? Да и о нём самом, похоже, она была неплохо осведомлена.
Ох, не проста бабулька! Ох, не проста…
– Ну, что же мы стоим? Идемте, идемте в горницу, гости вы мои дорогие...
Когда они казались в горенке, комиссару пришлось подивиться опять.
…Обыкновенное русское жилище, с большой печью, обмазанной глиной, с крохотными оконцами и с иконами в красном углу, однако часть его почему-то была отгорожена и в ней похрюкивали двое поросят.
Странно… Поросята – и в горнице… Почему не в хлеву?
Сейчас, сейчас, мои дорогие, – щебетала бабушка Арина.
Она захлопотала, нагрела воды и, как ни конфузился легендарный комиссар, помогла ему обмыться – лила ему на голову воду из ушата, а потом, несмотря на все его протесты, вытерла её рушником. Он видел, что бабушка делает это с удовольствием, от всей души, и не осмелился ей перечить, дабы не огорчать старушку. После процедуры омовения бабушка Арина принесла ему женскую одежду и велела нарядиться в неё, он заупрямился было, (даже нижнюю губу оттопырил капризно) но она все равно настояла на своем: мол, время лихое, повсюду рыскают шпионы Гарольда Ланцепупа, ищут сбежавшего Вакулу, неровен час нагрянут, а так, в женском платье, им будет его не распознать.
Затем бабушка Арина забрала у него одежду в стирку и принялась обрабатывать князя Переяславского: обмывала, обчищала его, пока тот не стал похож на новую копейку. Потом накрыла на стол.
Несмотря на свой почтенный возраст, энергии у неё было, хоть отбавляй, и она едва не плясала перед ними вприсядку.
Она попотчевала своих гостей, чем могла, и уложила спать, причем комиссару досталось место на печи, а князю Новгородскому на охапке сена, вместе с поросятами.
Едва голова Конфеткина коснулась подушки, как он погрузился в глубокий сон.
Проснулся он от громкого стука дверь.
– Сейчас! Иду! Иду! – услышал он голос бабушки Арины.
Она подлетела к Конфеткину, повязала ему на голову цветастый платок и наказала:
– Лежи да помалкивай, притворяйся больным.
Она пошла в сени.
– Ну, что так долго не открывала? – донесся оттуда грубый мужской голос. – Аль укрываешь кого?
– Да кого ж мне укрывать-то, государи вы мои, – отвечала бабушка Арина елейным голоском. – Одна я живу, и не заходит ко мне никто…
Незваные гости вошли в горницу. Конфеткин лежал на боку и делал вид, что спит. Он чуть приоткрыл глаза. Сквозь пушистые веки он различил двух ланцепупов. Как и все человекомуравьи, они были недомерками – где-то метра под полтора, но вид имели чрезвычайно чванливый. Одеты в кожанки, с чёрными повязками на рукавах. За поясами – плети. На головах – кепки, тоже из кожи. Глаза на выкате, губошлепы… Лица наглые, самодовольные, иссиня-серого цвета.
– Так, говоришь, посторонних нет?
– Никак нет, господин полицай.
– Не полицай, а шуляк, дура.
– Никак нет, господин шуляк, – поправилась бабушка Арина.
– А это кто? – шуляк кивнул на Конфеткина, и комиссар смежил очи, старясь придать себе вид умирающего лебедя.
– Дочка моя, Алёнушка, – залебезила бабушка Арина. – Вишь, захворала, лихоманка её так и бьет...
Ланцепуп мазнул по Конфеткину равнодушным взглядом.
– А мальцы в доме есть?
– Да.
– И где они? – оживился шуляк.
– Да вот же, – бабушка Арина указала на поросят.
– А! – протянул ланцепуп. – Заколдованные, что ль?
– Да, государь ты мой, заколдованные. Деточки мои милые, Алёшенька да Ивасик. По возрасту-то они, вишь, как раз вышли, вот волшебник их в поросят и оборотил. Ужо хотел изжарить на вертеле, насилу вымолила, и теперь живут со мною. Они, да доченька моя Алёнушка ненаглядная, – пояснила старушка.
– А это чо за козёл?
– Так, животинка божия… А не хотите ли, судари мои, отведать зелья хмельного, чай продрогли на службе в этакую-то непогоду?
– Гмм… Это можно, – солидно крякнул ланцепуп.
Бабушка Арина налила им в кружки хмельного зелья. Они выпили, закусили солеными огурцами.
– Ты, бабка, смотри… – важно изрёк второй шуляк, жуя огурец. – Из острога сбежал государственный преступник, Вакула. Запоминай хорошенько приметы: русый, голубоглазый, статный, голос звонкий. Коли проведаешь чо про него, так дуй немедля в комендатуру, чтоб сообщить нам. Поняла?
– Поняла, государи мои, поняла, – закивала бабушка Арина.
– А начнешь вертеть, да крутить – так смотри-тко… – пригрозил ланцепуп. – Возьмём твоих ребятушек, да и сожрём. Они у тебя раскормленные, и нам, под пиво да медовуху, за милую душу пойдут.
Он обратился к напарнику:
– Ну так шо, еще на посошок?
Шуляки выпили повторно, закусили и, наконец, вывалились из хаты.
– Да, – прокомментировал Конфеткин, когда дверь за ними затворилась. – «Наша служба и опасна, и трудна, и на первый взгляд, как будто не видна…»
– Чего?
– Да это я так, присказка такая есть…
Друзья пробыли в гостях у бабушки Арины почти неделю, и за это время отъелись, окрепли. Бабушка Арина прикладывала к ране на ноге князя Переяславского какие-то травы, и она довольно быстро затянулась. К ней еще дважды заходили шуляки, запугивали, выпивали на дармовщину хмельного зелья и убирались восвояси, но было ясно, что оставаться дальше в этом гостеприимном доме было слишком опасно – не только для них, но и для бабушки Арины и её детей.
Вечером шестого дня Конфеткин сказал своей хозяйке:
– Завтра уходим. Отъелись, отоспались – пора и честь знать.
Она нисколько не удивилась этому.
– Коли так – я проведу вас, – сказала она.
– И куда же?
– В Соловьиную рощу.
Куда идти, Конфеткин и сам не знал. Решил, что первым делом следует выбраться из Киева и двигаться на восток – а там, куда кривая выведет.
– А почему в Соловьиную рощу? – спросил он.
– А Бог его ведает... Так мне мне сказали.
– Кто сказал?
Хозяйка пересказала ему своё видение. Комиссар потёр нос:
– Понятно... А где же эта птичка?
Бабушка Арина вынула из кармана птичку и протянула её Конфеткину:
– Вот.
Он взял её и внимательно осмотрел.
– И как же это, интересно знать, она станет указывать нам путь?
Старушка лишь сдвинула плечами.
– Ладно. Разберёмся… – комиссар спрятал птаху в карман. – И далеко до этой рощи?
– Коль поутру выйдем, так до полудня и дойдём.
Поднялись с рассветом. Поели. Бабушка Арина обрядила Конфеткина в длинный сарафан – до самых пят. Нарумянила щеки, насурьмила брови, повязала женский платок, и получилась красна девица – хоть сейчас под венец, налетайте, сваты! На сарафан он надел свою старую овчину – ничего более подходящего не нашлось. В карманы бабушка Арина насовала ему сухарей, положила продукты в котомку – дорога-то дальняя… Взяли лукошки для создания алиби и двинулись в путь. Одно лишь не понравилось комиссару: меч пришлось оставить (хороша была бы красна девица с оружием в руках!)
Шли по Подолу берегом реки. Небо было затянуто свинцовыми тучами, дул борей – того и гляди дождь хлынет. Шагах в ста сердито пенился Славутич, горою ходили высокие волны, вздымаемые горышняком, и ни один рыбак не отважился вывести свой челнок на рыбалку. А уж ходить в такую непогоду по грибы да ягоды…
Хотя, впрочем, с другой стороны, ненастье было и на руку. Полицаи попрятались в тёплых местах, и они дошли почти до самой рощи, не встретив ни одного соглядатая. И, уже почти у самой цели, услышали за собою отрывистый, как собачий лай, окрик: «Стоять!»
Они остановились.
К ним приближались два рослых откормленных бугая – из целовальников. Походка у них была ленивая, расхлябанная, на лицах, не отмеченных печатью высокой духовности, читалась вселенская скука и лень.
– Слава ланцепупам! – хрюкнул один из них, вяло приподнимая ладонь.
– Героям слава! – четко, по-уставному, ответила бабушка Арина.
– Куда идёте?
– В лес по грибы.
– Да кто ж в таку непогодь по грибы-то ходит? – усмехнулся полицай. – Ты что, совсем сдурела, бабка?
– Есть захочешь – так и пойдешь, – отрубила бабушка Арина. – Дома-то шаром покати. Может, хоть ягоды какой, али грибов наберём, пока зима не наступила.
Это объяснение показалось целовальнику убедительным.
– А это кто? – он кивнул на Конфеткина.
– Дочь моя, Алёна.
– Хороша девка, а? – подмигнул второй. – Аппетитная…
– Побойся Бога, – всплеснула руками бабушка Арина. – Она же девица еще. Аль ты в Бога не веруешь?
– Ладно, ладно, бабка, давай не бузи, а то мы живо тебя в участок заберем, – веско произнёс полицай. Второй обхаживал их медленными кругами, подозрительно озирая со всех сторон.
– Отроков в пути не встречали? – начал выспрашивать первый.
– Встречали, – сказала бабушка Арина.
– Где?
– Там! – она махнула ладошкой за спину. – Проходил мимо какой-то парень.
– Куда?
– Так откуда ж мне знать, государи мои? Шагал себе куда-то к реке.
– А как он выглядел?
– Ну… годков так девятнадцати… статный такой… с русыми волосами, – стала вспоминать бабушка Арина. – Глаза, кажись, голубые… Да, точно, голубые…
Патрульные переглянулись.
– А козла зачем с собою тащишь? – осведомился тот, что расхаживал кругами.
– Дык, пусть попасется малость, травки пощиплет… Все ж тварь божия, живая душа.
– Чтой-то ты, бабка, шибко языкатая, – сомнительно заметил тот, что расхаживал кругами.
Бабушка Арина опустила голову, выражая всем своим видом смирение и покорность.
– Ладно, давайте, дуйте отсюда, – разрешил первый. Его напарник подошел к комиссару и ущипнул его за ягодицу. Комиссар пугливо взвизгнул, отскочил. Полицаи довольно заржали.
– Ну, что стоим? Давайте, проваливайте отсюда! Живо! Покудова я не передумал! – полицай топнул ногой. – Ишь, грибники…
Целовальники посмотрели вслед удаляющейся троице, потом повернули вспять – искать русого мальчишку с голубыми глазами.
Продолжение 46. В Соловьиной роще
