Жизнь в еврейском районе

Я был молодой разведенный начальник крупного участка завода. Шла вторая половина семидесятых годов прошлого века. Развитый социализм требовал от меня моральной устойчивости и патриотизма. Патриотом я был, а что касается моральной устойчивости, то это, как посмотреть...

За плечами уже был неудавшийся брак, в который я легко влетел двадцатилетним юнцом, но через пару лет бескровно из него вылетел повзрослевшим мужчиной без алиментов и сожаления. Этот небольшой опыт подсказывал мне, не спешить создавать семью, и я успешно отбивал многочисленные атаки, направленные против моего холостяцкого положения, не забывая при этом, не пропускать мимо хорошеньких девушек.

Когда было разбито немало девичьих сердец и потеряна бдительность, одним знакомым удалось заманить меня на день рождения и «невзначай» познакомить с молодой выпускницей медицинского института Ларисой. Под парами добротных советских напитков я затащил шикарную девушку в ее же постель в одной из комнат коммунальной квартиры в еврейском квартале большого города.

Я понял это на следующий солнечный день, лежа в чистой постели в углу просторной с высокими лепными потолками комнаты. Через два огромных окна, выходящих в колодец старинных зданий, сквозь ажурные занавески ослепительной белизны прокрался утренний свет и упал продолговатыми прямоугольниками на дубовый светлый паркет.

Хозяйка отсутствовала в комнате, где-то бегала по лабиринтам огромной квартиры, служившей до революции тысяча девятьсот семнадцатого года жилищем и кабинетом врачу-гинекологу.

Голова у меня не болела и была абсолютно чиста, не тошнило, и было то приятное игривое настроение, наступающее после хорошей расслабухи, когда с неудержимой силой хотелось ласки.

Я терпеливо ожидал Ларису, стараясь вспомнить: воевал вчера или нет? Хотя было абсолютно не ясно, но решил, что нет, иначе, откуда такое неукротимое желание.

В комнату неслышно вошла хозяйка, оказавшаяся еще красивее, чем та, что зафиксировалась в моей нетрезвой памяти. Высокая ростом и стройная женщина имела развитый бюст и узкие бедра, которые выглядели, как теперь говорят, секси. Пышные рыжеватые и вьющиеся волосы водопадом падающие на узкие плечи обрамляли милое личико с аккуратным носиком.

Полы легкого халатика, открывающие при ходьбе стройные ножки до точки, когда начинает захватывать дыхание, вовремя захлопывались, заставляя дорисовывать самому заманчивую картинку.

– Проснулся уже, Алеша? – певуче спросила она меня, подходя к круглому зеркалу, чтобы поправить прическу.

По ее ласковому голосу я понял, что вчера все было, но, как говорится, когда орудие заряжено, то желательно выстрелить в цель, поэтому, маскируя боевую позицию одеялом, тихо позвал Ларису.

Она, конечно, догадалась о враждебных планах, но осторожно присела на краешек постели.

Я бросился в бой, который затем перешел в затяжные военные действия.

Моя разведка в ходе боев попутно выяснила, что молодой врач поликлиники при военной академии имела жениха в звание майора, командированного на три года в далекий Йемен.

Значит, она тактически хорошо подготовлена, поэтому вычислила верно, увидев во мне лишь любовника, а не жениха, и наше расставание через какое-то время будет бескровным.

Я решил у нее задержаться и регулярно проводить совместные боевые учения, чтобы оружие не ржавело и не теряло нужных качеств. Ее это тоже устраивало, так как до прихода основных сил ждать целых три года, а так всегда под рукой, хотя и временный, но подходящий артиллерист с распространенной пушкой сорок пятого калибра.

– Сходи, ополоснись, – сказала Лариса и подала мне махровое полотенце, объяснив, как найти ванную комнату.

Я отправился на поиски нужного помещения. Коридор был узкий и длинный и от комнаты, где жила Лариса, уходил, как налево, так и направо. Поэтому решил сначала свернуть направо и попал в большую кухню, потолок которой в двух местах подпирали деревянные бревна, грубо ошкуренные топором. Они предохраняли грязный потолок от обрушения большого пласта штукатурки. Вдоль стен стояли многочисленные тумбочки, столики, две газовые плиты; висели шкафчики и сушилки для посуды, пересекали вдоль на высоте вытянутой руки веревки для сушки белья.

Стены до половины выкрашены в ужасный синий цвет, а выше побелены известкой. Она вспучилась от частых протечек и сыпалась на неровный пол, покрытый старым линолеумом, местами драным и прибитым гвоздями.

На кухне установлены две раковины с постоянно капающими кранами и двойные двери, ведущая на черную лестницу к запасному выходу на улицу.

Обследовав кухню, я направился по коридору по паркетному и замызганному полу в поисках ванной комнаты. Паркет предательски скрипел под ногами и местами отсутствовал, образовав выбоины, где скапливался мусор.

Я дошел до телефонной тумбочки, где стоял довоенный телефон, а коридор поворачивал налево, и здесь увидел дверь в ванную комнату.

Она беззвучно подалась от моего прикосновения, гостеприимно пропустила внутрь.

У противоположной стены стояла огромная чугунная ванна, в которой, низко нагнувшись, стирала белье миниатюрная женщина. Шумела вода, и она не замечала мое появление. На незнакомке был надет короткий шелковый халатик, подпоясанный узким поясом. Я остолбенел от эротической картины. Из-под халата были видны стройные, голые и гладенькие ножки, четвертинки обеих полушарий и кусочек трусиков, которые притягивали, как магнитом, нескромный взгляд вошедшего мужлана.

Я растерялся и не знал, что должен делать в такой ситуации, а на лбу выступила легкая испарина. В отличие от командира, его боевой артиллерийский расчет знал, что предпринять и, согласно уставу службы холостяка, стал наводиться на цель. Как грамотный и опытный командующий подразделением, оценив обстановку, я с сожалением прошептал:

– Отставить!

Тихонько вышел из ванной комнаты и осторожно прикрыл дверь. Отдышался на нейтральной полосе и дал возможность артиллерийскому расчету зачехлить орудие и, громко постучав в дверь, вошел снова.

Женщина на стук успела разогнуться и повернуться ко мне стройным телом с приятным лицом. Она слегка растерялась перед неожиданным визитером и поспешно запахнула красивой рукой халатик на груди, прикрыв, как я успел рассмотреть, умопомрачительные белые грушки.

– Здравствуйте. Я гость Ларисы и хотел бы помыться. Вы надолго?

Девушка оказалась совсем юной и такой миниатюрной, что ее можно принять за крупную куклу. Красивое лицо с зелеными глазами, светлые короткие волосы украшали голову, а губы тоненькой полоской прикрывали, казалось игрушечные белые зубы. Такую куколку хотелось легонько потрогать руками, нежно поносить на руках и осторожно поцеловать.

Я возвышался перед ней мощной и грубой глыбой, и она вынуждена была смотреть на меня, запрокидывая голову.

– Можете обождать в коридоре пять минут? Я почти готова со стиркой, – мило прощебетала девушка.

Уже под душем мне пришло в голову, что такую прелесть я не пропустил бы мимо ни за что, если встретил бы ее раньше, чем Ларису.

Так началась моя жизнь в большой коммунальной квартире.

Я не имел опыта совместного проживания нескольких семей в под одной крышей, поэтому постепенно стал знакомиться с ее бытом.

Как мужчина, у которого руки росли из нужного места, я исправил Ларисе звонок на входной двери и сразу об этом горько пожалел. Кнопок, чтобы звонить жильцам квартиры, было шесть, и у всех выдраны кем-то провода. Теперь из всех неисправных звонков один работал и, не смотря на то, что под ним была крупно накарябана фамилия моей девушки, на него давили пальцем все посетители квартиры. И мне приходилось бежать, открывать им дверь.

Визитеры, не извинившись за беспокойство, проходили мимо и шли к своим знакомым, а я шлепал добрых тридцать метров к себе. Никакого покоя, особенно в выходные дни и по вечерам.

Только присядешь ужинать в романтической обстановке при цветах и горящих свечах; разопьешь бутылочку легкого винца и приступишь к самому интересному логическому завершению вечера, раздается грубый звонок.

Нужно отправляться к входной двери и впускать очередных посетителей, часто, подозрительных личностей – друзей соседа Михалыча.

На мои советы восстановить собственный звонок, Михалыч не реагировал. Кто выдержит, носиться к входной двери и назад ради алкашей? И я без сожаления порвал провода своего звонка, чтобы больше не отрываться и заниматься делом, а не бегать короткие дистанции.

Проблемным оказался и сам Михалыч – коротышка с одним нахальным глазом, потому что второй его глаз был напрочь закрыт бельмом. Когда этот тип на меня смотрел, то казалось, что он целился, выпучив здоровый маленький глаз и характерно развернув голову с немытыми и нестрижеными космами. В такой момент его грязные руки с татуированными пальцами нервно бегали по впалой груди, будто танцевали канкан.

Комната Михалыча находилась рядом с помещением Ларисы.

Совсем недавно, перед моим появлением здесь, он привел к себе в комнату очередную сожительницу, пятидесятилетнюю невзрачную женщину.

Каждый вечер они также проводили романтические ужины, правда, без свеч, но с большим количеством дешевого вина. После принятия хорошей дозы бормотухи, зрелые любовники начинали громко разговаривать, ругаться и даже драться.

Я уже жил в коммуналке больше недели и хотел навести здесь порядок, чтобы по вечерам было тихо, и не болтались по квартире темные личности.

Михалыч сегодня после ужина не дрался и не выгонял свою партнершу, а витиевато ее ругал и обзывал самими последними и грязными словами. Я забыл сказать, что стена между его и Ларисиной комнатами была поставлена после революции при заселении сюда рабочих и крестьян. Очевидно власти спешили переселить народ из подвальных помещений в благоустроенные квартиры, поэтому поставили на скорую руку, как водится, тонкую деревянную и временную перегородку, и получилась поразительная слышимость – будто находишься рядом.

Можно представить, как чувствуешь себя с прекрасной женщиной в потоках витиеватого мата за стеной. Сегодня он упражнялся, как никогда, и я уже два раза стучался к ним.

Там примолкали на минуту и затем продолжали ругань с новой силой и изощренностью. Доведенный до крайности, я саданул кулаком в проблемную дверь и в ответ услышал, что меня видели на чем-то и где-то, а так же и мою подругу не раз...

Я двинул слегка по двери плечом, и она, к моему удивлению, широко распахнулась.

Пьяный Михалыч сидел за грязным заставленным пустыми бутылками столом и смотрел прицельным взглядом на кровать, где лежала его женщина. В комнате было душно, несло каким-то смрадом, перегоревшим алкоголем и стоял туман от дыма гадких сигарет. Любовница лежала абсолютно нагая и пьяная. Почти до крупного пупа свисали ее груди, как два пустых чулка с большими коричневыми кружками. Тонкие ноги с отросшими темными ногтями на пальцах густо заросли волосами.

Оказывается у них шли эротические игры. Женщина смотрела на любовника и делала ножницы. Она широко раздвигала ноги и быстро их сжимала. Единственный глаз Михалыча багровел от увиденной картинки, и он от восторга закатывался в монологе о том, что это, что он углядел, кто только не рвал, включая коня с его причиндалами.

Он, увидев меня, бросился защищать свою самку и, подскочив ко мне, хотел ударить. Я увернулся и съездил ответно кулаком по мерзкому лицу. Действие было ошеломляющее. Михалыч словно очнулся из комы, поморгал глазами и приказал сожительнице прикрыться, а мне показал, чтобы я покинул апартаменты.

Я, конечно, вышел, и Михалыч сегодня больше не шумел, но мы потеряли в этот вечер желание даже целоваться.

Как-то вечером, когда комментарии на стриптиз партнерши в комнате Михалыча насытили, и я вышел в коридор, чтобы прервать их. Вдруг услышал шум и истошный крик:

– Помогите! Убивает!

Из поворота коридора появилась молодая высокая и упитанная женщина с длинными каштановыми волосами. Она была одета «в чем мама родила» и неслась прямо на меня, выпучив от страха карие глаза. Ее большие груди мотались в такт бега по сторонам, широкие бедра и пышные ляжки ходили ходуном, а свисающий живот судорожно дергался.

За обезумевшей женщиной бежал высокий и худощавый мужчина с ножницами в руке. Глаза его были красны и яростны, а мускулистый торс обнажен до пояса.

Я пропустил мимо себя женщину и загородил проход преследователю. Женщина спряталась за мной и прижалась своими горячими дынями к моей чувствительной спине, а мужчина, как вкопанный, остановился передо мною, тяжело дыша от возбуждения.

Женщина, которую звали Женей, была прописана в комнате, что находилась за ванной комнатой.

Она жила раньше в Украине в крестьянской семье, была громка в разговоре, как радио, и проста, как половник, в жизни. Молодая женщина притягивала к себе мужчин смазливым лицом и пышным телом. Еще на родине Женю обманул какой-то негодяй, вроде меня, и оставил одну с животом. Родилась девочка и, когда ей исполнилось пять лет, молодая мама приехала с ней в этот город, подальше от позора и поближе к новому возможному счастью.

Женя жила сначала у родственников, окончила школу водителей трамваев и стала работать вагоновожатой в троллейбусном трамвайном парке. Предприятие предоставило ей эту служебную комнату в коммунальной квартире, где мы и пересеклись с ней.

Она, по случаю каникул в школе, девочку отправила к бабушке в Украину и наслаждалась одиночеством в комнате.

Как-то раз в ее трамвай заполз пьяный мужчина, стоявший сейчас передо мной с ножницами в руке. Он сначала проспался там, сидя на заднем сиденье, а затем, будучи не совсем трезвым, заметил Женю, которая ему приглянулась, и он проездил с ней до конца смены.  Мужчина тоже был прост, как карбюратор Вебера: встречался с ней неделю на улице, ходил в кино, целовал, где только было можно, и завлек в постель.

Потом наступила у пары настоящая любовь до гроба, шикарные цветы, изысканные ужины и регулярный секс. Пришло время Жене сообщить о своем подрастающем придатке, и, обильно угощая милого мужчину водочкой, которую тот обожал, все поведала ему.

Тому вдруг все стало ясно, и понеслась брань:

– Где только мои глаза были! Да тебя поимели столько хахалей, сколько в твоем долбанном трамвае не поместится!

Лариса вынесла простынь и прикрыла Женю, которая сразу мягко опустилась на корточки и горько завыла надрывным голосом, и столько тоски и отчаяния было в этом голосе, что у меня перехватило дыхание. Это подействовало и на любовника: он кинулся на колени рядом и, откинув ножницы в сторону, обхватил руками Женю, прижался лбом к ее голове и зашептал:

– Прости, прости! Скотина я! Извини! Что мне сделать, чтобы ты меня простила?

Она выла и выла дурным голосом, но не убирала от него свою голову, а когда выплеснула из души всю горечь, то поднялась на ноги и отправилась к своей комнате, покрытая простыней, как саваном. Рядом, заглядывая ей в заплаканные и опухшие глаза, семенил виновник слез. Затишье. Надолго ли?

Если пройти по коридору мимо комнаты Жени, где сейчас наступил покой и вторая волна бурной любви, то выйдешь в просторный холл, где находились еще три комнаты и входная дверь в квартиру.

Одна дверь вела в служебную комнату Вики, которая работала бухгалтером в том же ЖЭКе, что и Михалыч, и с ней я уже познакомился в ванной комнате. Теперь мне всегда хотелось, когда встречал случайно ее в коридоре, поговорить с ней. Она же лишь испуганно смотрела на меня и спешила исчезнуть с глаз.

Вторая дверь была в комнату Людмилы, доставшейся ей от матери, умершей, когда ей было двадцать лет. Но о ней потом.

Ну, а третья дверь вела в жилище Юрия Робертовича, врача-гинеколога, который не имел никакого отношения к дореволюционному врачу, раньше обитавшему здесь.

Комната, которая была самой большой в квартире, разделена на две половины и имела шикарный паркет вишневого цвета. Юрий Робертович жил здесь сначала с матерью, еврейкой по национальности, которая работала детским врачом в поликлинике. Мать его дружила с бабушкой Ларисы, которая была отличным музыкантом и преподавала сольфеджио в детской музыкальной школе. Обеих ценили на работе, обе пережили блокаду и всю жизнь прожили в коммуналке.

Когда пришло время, и обе женщины умерли по старости, то жилье перешло по прописке Ларисе и Юрию.

К этому времени Юрий Робертович был уже известным специалистом по женским болезням и работал в какой-то престижной женской консультации. Затем стал потихоньку спиваться, руки стали трястись и он потерял место работы –  женщины не желали ходить на прием к алкоголику.

Я отношусь к евреям хорошо и за свою жизнь был знаком со многими людьми этой нации. Все они, как правило, стремились к образованию и занимали места на высоких социальных ступеньках жизни, но двое из них, повстречавшихся мне на жизненном пути, не соответствовали этике этой способной нации. Одного я видел рядовым рабочим с лопатой на литейном заводе, а другой был Юрием Робертовичем.

Когда гинеколог стал безработным, то ему исполнилось сорок пять лет, и он окончательно «съехал» с катушек: пил, голодал и воровал съестное на кухне.

Еще в сорокалетнем возрасте Юрий Робертович познакомился с двадцатипятилетней женщиной, которую звали Настей. Была она не красавица, но не уродливая, обыкновенная женщина, только несколько глуповата, поэтому и родила от сильно пьющего мужчины ребенка.

Когда муж не пил – бывали моменты прозрения, то вместе жили в его комнате. Счастливая женщина стирала белье, кормила мужчину и спала с ним. Юрий всегда хорошо выглядел: высокий ростом, спортивного сложения,  вьющиеся волосы, зачесанные назад. Породистый и красивый еврей играл с сынишкой в футбол и гулял во дворе. Он находил работу по профессии и работал месяц, два, три.

Затем срывался в запой. Или работа у него была вредная, или еще что-то не так, а только запивал он каждый раз страшнее, чем предыдущий. Первым делом выгонял из дома заботливую жену, которая уходила в свою служебную комнату вместе с сыном, но ревниво контролировала мужа каждый день, заходя в квартиру.

Я был не совсем еще в курсе их жизни, когда Настя пришла к нам с Ларисой и попросила меня присутствовать при посещении комнаты своего мужа, так как ей нужно было забрать детские вещи, оставленные при поспешном уходе от горького пьяницы.

Я уже пользовался репутацией бесстрашного миротворца и отказать женщине не смог.

Еда мы переступили порог комнаты Юрия Робертовича, как сразу наткнулись на широкий тюфяк, расстеленный по полу. Постель честь-честью была покрыта белоснежной простыней, стираной Настей, а под таким же белым пододеяльником лежал хозяин вместе с какой-то ярко-рыжей женщиной, похожей больше на шалаву из грязной пивной забегаловки. К чести врача, должен заметить, что он не потащил ее на общую с Настей кровать, а расположился с любовницей на полу. Порода, она и в пьяном виде – порода.

Я не успел и шага сделать, как ревнивая Настя подскочила к половому ложу изменщика и с остервенением вытащила соперницу, ухватившись за ее яркие волосы. Та бросилась в угол и, сидя на коленках, испуганно завыла. Проснувшийся мужчина забормотал заплетающимся языком:

– Я теперь с ней буду жить.

– С ней? – удивилась Настя, нагибаясь к напуганной гостье, и провела два раза по ее лицу длинными ногтями. Любовница Юрия закричала, хватаясь за обезображенное лицо.

Пришлось мне вступиться и силой оттащить жену гинеколога от жертвы пьяного блуда, которая спала, к счастью, в платье, поэтому ей не потребовалось время на сборы, и несостоявшаяся любовь врача исчезла навсегда из комнаты.

Собрав вещи, ушла и Настя, пообещав придти завтра, чтобы поговорить со старым кобелем и оторвать то, что законная супруга уже давно в руках не держала.

Как было выше сказано, одна из комнат в холле принадлежала Людмиле. Двадцатиметровая комната была обставлена стандартной мебелью тех времен и претендовала в руках молодой хозяйки на уют.

Людмила – долговязая девица тридцати лет, имела короткие русые волосы, не выдающееся лицо и стройную фигуру с плоской грудью. Но ноги у женщины начинались от ушей, чем она успешно привлекала мужчин, оголодавших в командировках без женской ласки.

Она работала для отвода глаз где-то неполный день, а в свободное время выходила вечером на промысел. Люда надевала темные колготки в крупную сеточку, короткую юбку, ярко красила губы и фланировала возле дома офицеров, что находился на Литейном проспекте вблизи ее дома.

Подвыпившие бравые офицеры клевали в заглот на девицу и быстро находили с ней общий язык. Людмила обслуживала воинов на выезде и дома, любила групповой секс, за который брала повышенную плату.

Женщина, принимая гостей дома, выставляла за дверь свою десятилетнюю дочь, которая сидела покорно и тихо на кухне весь вечер и иногда ночь, засыпая на широком подоконнике. Нужно добавить для описания колорита коммунальной жизни, что Михалыч в квартире приторговывал спиртными напитками, которые вечером в городе не сыщешь с огнем, поэтому почти каждый вечер за окном раздавались громкие крики:

– Михалыч! У тебя есть?

Если у него было, что продать, и его смогли добудиться дикими воплями со двора, то он запускал местную гопоту через черный вход квартиры и обслуживал клиентов на кухне. Длилась процедура распития долго и шумно.

Тогда худенькой высокой девочке не было места и там, она уходила к телефону и сидела на табуретке, поставленной кем-то возле тумбочки.

Сидела она тихо и мечтала о чем-то своем и светлом, беспокойно прислушиваясь к громким разговорам, доносившимися из комнаты матери и пьяных мужчин на кухне. Иногда на кухню приходил нетрезвый Юрий Робертович, где затевал ссору с «подлым» народом. По квартире неслась громкая и отборная брань.

Я не представлял, как можно жить в таких условиях девушкам и детям. Квартира вечерами заполнялась непредсказуемыми пьяными мужчинами и по квартире неслась матерщина, выбегала с визгом из своей комнаты полуголая Людмила, когда ее партнеры позволяли слишком много себе. Садом и Гоммора!

Сегодня был такой же вечер, когда я вышел из комнаты и увидел ребенка, сидящего у телефона. Я подошел к ней и предложил:

– Пойдешь к нам? Чаю попьешь с тетей Ларисой и посидишь у нас.

Та согласилась, я привел девочку в нашу комнату, и моя подруга стала готовить чай, не выходя на кухню к газовой плите.

– Всегда готова к осаде, – пошутила она, доставая электрический чайник и кружки.

Я прошел на кухню и попросил мужчин, находившихся там, вести себя потише, а лучше – покинуть квартиру. Трое посторонних мужчин и Михалыч сидели у небольшого столика и так нещадно курили, что лампочка, свисающая с потолка, казалось, плавала в тумане. От компании несло алкоголем и немытыми телами. Юрий Робертович стоял один у окна и курил папиросу, потому что к столу его не допускали, чтобы не распускал «поганый» язык.

Алкаши встали из-за стола и стали меня поносить почем зря матом. К моему удивлению, к ним присоединился и бывший врач. Говорят, что «количество ломает силу». Все, может быть,  но только не сегодня, и в итоге я их разогнал. Трое ушли через дверь, через которую пришли, потеряв при столкновении со мной: один – воротник от грязной рубашки, другой – способность видеть правым глазом, третий – на время слышать. Сам Михалыч, невредимый и слегка напуганный, успел ускользнуть в свое «логово» и не решался оттуда вякать. Представительный Юрий Робертович, побитый слегка мною, ушел из дома и не появлялся месяц. Потом он вернулся трезвым со своей Настей и сыном. Они стали жить в его комнате, а мне он по секрету сообщил, что я сломал ему тогда ребро, но он не в претензии на меня, как говорится:

– Чего не бывает между настоящими мужчинами.

Тогда же, разогнав мужиков на этой стороне коммуналки, я пошел на другую и постучал в Людмилин притон. Шум притих и дверь открылась. В комнате на диване сидела Людмила и с обеих сторон от нее два молодых мужчины, а третий расположился за столом и потягивал пиво. Не вооруженным глазом было видно, что молодая женщина довольна жизнью и не переживала о дочери, брошенной на произвол судьбы и случая.

Ее мужчины оказались людьми с понятием и шума не желали. Двое парней сказали, что они получили уже сполна и уходят, а третий – останется воевать дальше, но без скандала.

Когда второй очаг шума был подавлен, я вернулся в свою комнату, где девочка уснула на диване. Легли отдыхать и мы, вечер прошел в ненужных заботах и волнениях.

Рассказывая о жизни в коммуналке, нельзя умалчивать о спутниках общих квартир: о тараканах. Это самостоятельное население, поселившееся на кухне и черной лестнице. Днем их было почти не видно, но едва становилось темно, как из всех щелей выползали полчища насекомых.

Старые, молодые, мужские, женские особи и их многочисленные детки выходили на охоту, искали пропитание и воду. Тараканы заползали на столы, посуду, стены и раковину. Они срывались и гибли в огне горелок, утопали в воде, оставленной в стаканах, и десятками уносились в канализацию потоками воды в мойке. Их травили химикатами, обливали скопления насекомых горячей водой и просто топтали, все нипочем, казалось, их становилось год от года только больше.

Когда я первый раз увидел тараканьи полки, то брезгливо передернулся и подумал:

– Как здесь можно жить.

Оказалось, что привыкаешь ко всему. Присмотревшись к насекомым, я сравнивал их с людьми: также живут коммуной, ссорятся и даже дерутся. Все стремятся захватить лучшие щелки за батареей, где тепло или под тумбочкой, где ближе к падающим хлебным крошкам. Тараканы-мужчины «кадрят» таракашек-женщин, у которых лапки от спины или родители побогаче, или обитают под тумбочками и у отопительных батарей.

К чему я все это рассказывал? А к тому, что через двадцать лет, после моего там проживания, ничего не изменилось. Квартира так и осталась общей. Только в духе времени в комнате, где жил Михалыч, который умер, живет Вагиф, и вокруг него крутится десяток сородичей.

В комнате Ларисы проживает Эльдар и там обитает еще десяток соотечественников.

Как после революции заселили квартиру, сделав ее на время коммунальной, так и забыли про нее. Там жил хороший женский специалист и успешно лечил женщин, пока на заседание парткома района города товарищ Такой-то не предложил:

– Не уплотнить ли нам гражданина Жида? Он занимает триста квадратных метров и заглядывает за деньги дворянским барышням туда, куда стыдно сказать, а наш пролетарский народ ютится в подвалах.

– Что ты говоришь! Туда заглядывает? Интересно, как оно устроено у них? – уходил от сути вопроса заслуженный член партийного комитета тов. Другой.

– Сейчас не об этом. Придет время, сделаем буржуек общими, тогда и увидишь, как у них, прямо или наискосок! Голосуем. Кто за уплотнение?

– Единогласно!

Так и уплотнили гражданина Жида, поселив в комнатах пролетариев, нуждающихся в жилье, а сам врач то ли за кордон подался, то ли был расстрелян НКВД – не известно.

Тогда и началось существование людей в коммунальных квартирах. Прошел один век и начался другой, как не было властям дела до жильцов той квартиры прежде, так и нет дела до их потомков теперь. Как раньше, так и нынче слышится в ответ:

–  Крыша есть? Что еще нужно!

Что стало с тогдашними обитателями коммунальной квартиры? Лариса дождалась своего офицера, они поженились и пропали из вида в переездах по гарнизонам нашей славной армии.

Женя так и живет в своей комнате. Только дочь ее вышла замуж и привела туда мужа. Родился мальчик. Теперь у них коммуналка в коммуналке. Современный макет жизни при нынешнем не социализме, начатом мудрецами от власти при социализме.

Настя успела между запоями Юрия Робертовича прописать сына в его комнате. Теперь их общий сын там живет с семьей. Сам врач умер от рака желудка, а Настя занимает комнату в соседнем доме, которая была служебной, а теперь ее собственное жилье. Замуж не вышла и не стремится выйти, потому что сыта им до конца своей жизни.

Дальше – комната, где жила Людмила. Она живет там же, но, состарившись, не представляет больше интереса для мужчин, правда, иногда ей удается затащить к себе какого-нибудь подвыпившего мужичка в возрасте. Тогда, ой!

Ее иногда посещает дочь, которую еще в семилетнем возрасте как-то на улице приметил тренер по художественной гимнастике и пригласил к себе тренироваться. Из девочки получилась прекрасная и успешная гимнастка, побеждавшая неоднократно на международных соревнованиях. Она приобрела себе квартиру и живет в ней, вышла замуж за хорошего человека.

Все? Нет, еще жила миниатюрная Вика. О ней я почти ничего не говорил из собственных интересов. Теперь спешу вам сообщить, что я ношу ее на руках уже двадцать лет и не могу налюбоваться. Живем в отдельной квартире, и с нами два сыночка – великана и маленькая дочка – крошечка, но об этом расскажу потом.