Колдун
О, Хранительница Рода
Разве могут быть счастливы твои дети
Моей смертью?..
Рассказывали люди, что жил в этих местах человек один. И звали его Колдун. Прозвище такое дали геологи, оно прижилось, и никто после не удивлялся.
Откуда появился тут этот человек, и что ему надобно - толком не знал никто. Говорили, будто бы пришел он из-за «Большого Камня»*, и родом был из племени Чудь. Так оно, или нет – точно неведомо, только лицом своим не походил он ни на ханты, ни на манси. Скорее на русских.
Место, где поселился Колдун, давно пользовалось у аборигенов дурной славой. Большое, тесно охваченное тайгой озеро образовывало удивительно правильный круг, а груз, привязанный к тридцатиметровому шнуру на середине не доставал до дна. Для человека непросвещенного ничего удивительного в этом, может, и нет, только озера, начиная от правого берега Оби и дальше на север, до самой тундры, обычно глубиной не более трех-пяти метров. Удивительным было и то, что березы и сосны, что росли вокруг озера, были страшно покривлены, все в капах и наростах.
Редко заглядывал сюда лось, не топтал берега медведь, не оставляла своих следов росомаха. Ханты обходили озеро стороной, не охотились в прибрежных лесах и не ловили в нем рыбу. «Плохое место, однако!»
Жил тут Колдун с ранней весны и до поздней осени, а на зиму уходил. Куда – тоже никто не ведал.
Ранней весной, как только в небе начинали гиготать лебеди, появлялись с северной стороны груженые нарты. В упряжке пара оленей, и сзади, на привязи, брели еще пары три, таких же грустных и замученных. Впереди суетились легкие, сухие лайки, по ходу облаивали любопытную белку, глухаря или гоняли притаившегося зайца. Рядом с нартами шел человек. Сухощавый с крупной, седой уже головой, обветренным морщинистым лицом и умными карими глазами, шел легко, будто и не было за спиной многих сотен и сотен километров.
На месте, перво-наперво распрягал оленей, раскапывал из-под снега остов чума, крыл его шкурами, устраивал пожитки, заводил огонь и кипятил чай. Потом уже, когда основная работа была сделана, готовил еду. После, набивал вырезанную из березового капа трубку, лежал на шкурах, курил и смотрел в огонь.
Жил колдун одиноко, совершенным затворником.
Ханты и манси о его существовании знали, относились к нему спокойно, без вражды, особо, правда, не общались и в гости наезжали крайне редко, только, когда требовалась помощь. Колдун обладал особой, удивительной силой.
Редко-редко подъезжали к стойбищу нарты или приплывал облас*. Хозяин и приезжие о чем-то вполголоса говорили, в чум заносили болящего, провожающие прощались и уезжали восвояси. А спустя месяца два или больше, хворый уже ковылял по округе и, чем мог, помогал хозяину. Как родня узнавала о том, что больной поправился – неизвестно, но всегда появлялась вовремя, не рано и не поздно, привозила, какую могла благодарность, забирала выздоровевшего, и колдун опять оставался один. До следующего раза.
***
Тот год выдался совсем плохим. Ранняя и дружная весна враз согнала с земли мороз, разбудила спящие болота, талая вода ручьями и речками скоро пошла вниз и уперлась в скованную еще льдами Обь. Разлив поглотил все: и еще покрытые снегом пойменные луга; и распадки; и лес. Сплошь море разливанное, и только лесные гривы маячили редкими островами.
После уже, когда совсем растаял снег и ушли вниз по Оби льды, когда ягода взялась цветом, а птица сидела на гнездах – ударили морозы. Сильные, до двадцати градусов, держали по неделе, день-два отпускали до оттепели, и снова выхолаживали все вокруг. Большая часть так и не родившейся дичи погибла, кедры осыпали цвет, а ягода пропала.
Высокий весенний разлив держался долго, практически все лето, и к осени, уровень воды в реках сохранился таким, каким бывает в обычные годы весной. К тому же, вторую половину года зарядили дожди. Все мокло и гнило. Неурожай.
Такое положение городских жителей особо не беспокоило, продуктов в магазинах хватало, а, вот, в лесу - другое дело. Все живое страдало от недоедания, медведи ходили худые и злые, появились случаи нападения на людей. Ханты тоже доставалось. Неурожай и беспокойство за будущее приводили к озлобленности, границы угодий не соблюдались, некоторые заскакивали промышлять на соседские территории, начались споры и выяснения отношений. Доходило и до стрельбы.
В такой разборке и получил в грудь заряд дроби молодой ханты Алексей Когончин. Жена Алексея – Настя, на тот случай как раз возвращалась с охоты, и подоспела почти вовремя: застрелила обидчика, оказала мужу первую помощь и довезла раненного до буровой. Оттуда по рации сообщили о происшествии в район, вскоре прилетела вертушка и забрала пострадавшего в больничку. Ранение было серьезным. Стреляли с близкого расстояния, метров с тридцати, дробь, пересыпанная тальком, легла кучно, и грудь разворотило сильно.
В районке хирурги трудились более десяти часов, по локти ковырялись в ране, что могли – достали, что сумели – зашили и, без особой надежды на жизнь перевели пациента в реанимацию.
На удивление всем, ханты выжил. Выжил, но, не до конца. Осталась еще в легких дробь, Алексей ходил бледный, задыхался, нет–нет, да и харкал кровью. Врачи только разводили руками: сделали все, что могли, может, пару месяцев еще и потянет, но надежды особой нет. Дальше – как повезет. Лежат где-то там, возле жизненно важных сосудов дробины, вдруг зашевелится свинец или загноится – тогда конец. Теперь все надежды только на своих богов. После трех месяцев стационара с тем и выписали.
Заведенное на стрельбу уголовное дело закрыли – инцидент вышел без свидетелей, как все случилось, и кто кого – понять невозможно. Жену Алексея особо не дергали, пару раз допрашивали, но по-русски она очень слабо, только отдельные слова; твердила, что ничего не видела, и все тут. Приглашенный переводчик то ли сам ничего не понимал, то ли сочувствовал и специально толковал путано, в итоге следствие решило, что произошел несчастный случай, и с ханты Когончиных все подозрения снять.
Совсем высохший, кожа да кости, Алексей натянул поверх больничной пижамы привезенную Настей малицу, взял пакетик с лекарствами, что вручил ему завотделением, пожал руки провожающему медперсоналу и сел в нарты позади жены. Застоявшиеся олени бодро взяли с места, упряжка поскрипела полозьями по дороге, свернула в подступавший к больничке лес и пропала.
Через двое суток подъехали к стойбищу шамана. Шаман, древний, желтый, и такой же худой, как Алексей, выслушал больного, отобрал лекарства, бросил их в костер и начал лечить по-своему.
А спустя месяц или два, уже на своих угодьях, Когончины начали понимать, что лечение не помогло. Из Нижнего мира приходил по ночам злой дух Кынь, терзал душу Алексея и поедал его тело. Больному становилось все хуже, он часто харкал кровью и совсем ослаб. Считай, до весны пролежал в чуме, большей частью спал, а когда просыпался – сознание его оставалось мутным. Мерещились картины детства: то бескрайняя осенняя тундра, табуны оленей, и тучи шумных гусей, улетающих к теплу; то зима, долгая и темная, с морозами и метелями. Иногда, смутно всплывали в сознании лица родителей, ласковых и заботливых, которые так рано переселились в Верхний мир.
Уже ближе к весне во сне явилась мать. Она долго вглядывалась в его лицо, будто не узнавала, что-то говорила, он силился разобрать что, не понимал и оттого злился. Потом мать стала уходить и поманила Алексея за собой. И он пошел, пошел легко, даже полетел, и от той легкости в груди стало свободно.
Вдруг черной тенью перегородил путь неизвестный человек, закрыл собою мать, ухватился за Алексея и не пускал. От цепких объятий Черного Человека опять появилась боль, Алексей стал задыхаться и, проснулся. Тяжелый, надсадный кашель, отдавался в висках, тряс высохшее тело, струйки алой крови красили углы рта и подбородок. После кашля и чаю, что поднесла жена, немного полегчало. Алексей рассказал сон.
***
На сборы в дорогу времени ушло немного и вскоре нарты уже шелестели по рыхлому весеннему снегу. Оленей не погоняли, ехали тихо и чистым, чтобы меньше трясло. По дороге Алексей привычно подмечал перемены, что наметились в природе с приходом весны.
В раскрасневшихся березняках обустраивались тетерева. Петухи, сверкая алыми бровями, по-хозяйски расхаживали по токовищу, молодые – пробовали силы, примеряясь к будущим турнирам; курочки, облепив березы, клевали набухшие почки, наблюдали за приготовлениями. На кормовых озерах по льду важно расхаживали лебеди, суетились сороки и вороны. Куропатки, еще не вылинявшие после зимы, большими стаями порхали с места на место, самцы уже пробовали голос.
По подтаявшему снегу, по мерзлой, прошлогодней траве, нарты шли легко. Ровный шелест полозьев да тяжелое дыхание оленей баюкали. Первый день останавливались только раз – поесть горячего. И лишь когда солнце скатилось к горизонту – устроились на ночлег. Алексей с трудом грыз вяленую оленину и запивал ее терпким сладким чаем. От чая, заваренного на травах, от тепла, что разливалось внутри – будто бы легчало.
Сырая, прохладная ночь тихо накрыла землю. Алексей не спал, лежал, разглядывал небо, пытался найти на нем свою звезду. Он знал, у каждого человека есть своя звезда. И чем лучше человек, тем ярче она светит. Вот, на краткий миг, оставляя след, скатилась звезда – значит, умер человек.
–Какая большая Земля,– думал Алексей, разглядывая небосвод,– и сколько на ней людей. Вот светится Млечный путь – лыжня Мосьхума. Отважный Мосьхум проложил ее в то время, когда гнался за шестиконечным Священным Лосем, вот Большой Лук, Медведица. И где искать свою звезду?
К утру Алексею стало совсем плохо: тяжело бил кашель; опять шла горлом кровь. Много. Оставшуюся часть пути Настя гнала и гнала оленей, и те, будто бы понимали, шли ходко. Когда подъехали к стану колдуна – Алексей лежал в беспамятстве, весь в испарине, лежал тихо, и еле-еле дышал.
Колдун молча стоял возле нарт, дымил трубкой, пристально вглядывался в лицо умирающего и качал головой – худо.
–Поздно пришла! Обратно вези, не могу помочь!– Отрывисто кинул жене Алексея и пошел в чум.
Настя застыла в растерянности. Перед глазами встали тяжелые месяцы болезни, как билась она за жизнь мужа, сколько сил потрачено и слез пролито. Горькая обида сдавила горло? Она наклонилась к нартам, быстро выхватила из-под шкур ружье. Щелкнули курки, и колдун оглянулся.
–Лечи, однако!– Два черных глаза и два ствола уставились колдуну в лицо.– Лечи, а то смерть тебе будет!
Маленькая женщина, с виду совсем ребенок, настроена была решительно.
***
День подходил к концу. Еще минуту тому, полыхавшее на небе зарево начало тускнеть. Медное солнце уперлось в гору, темная широкая тень легла на горящее закатом озеро. С севера набежал ветер, дыхнул холодом, взбаламутил воду, забухал в берег волной, засвистел в ветках березняка, зашумел в разлапистых кедрах. Ветер принес тучи. Они стелились низко, цеплялись за верхушки деревьев, и скоро закрыли все небо. К ночи пошел снег. Он громко шуршал по чуму, белил болото, тайгу, белил берега озера.
Широко распахнулся полог, с охапкой дров вошел колдун. Не торопясь сложил очаг, сел строгать щепу. Сухое дерево кудрявилось под ножом тоненькой, остро пахнущей живицей стружкой.
–Ветер пришел!– Отставил в сторону щепу, и зачиркал огнивом.
Алексей удивился. Спички в чуме были. Ими разжигали очаг, лучину, или лампу. Но, когда надо было приготовить зелье или разогреть бубен – колдун пользовался только огнивом: «От спичек плохой огонь!».
Сейчас, будто отвечая на вопрос Алексея, бормотал:
–К ночи пришел! Плохой ветер однако,– качал головой,– худо! Надо Живой Огонь звать.
Колдун раздул трут, слабенький язычок пламени ухватился за просмоленное дерево, зашелся дымом.
Алексей знал, что ветер к ночи – нехорошо. Особенно, если он с севера. С таким ветром всегда приходили суровые, не знающие жалости Слуги Тарена. Они забирали тепло, лишали душу и тело покоя, вселяли тревогу и страх. За период болезни много раз приходили такие ветры, но, ни разу колдун не звал Живой Огонь.
Прошло больше двух месяцев, когда в измученное тело Алексея вернулась память. До того времени дух его плутал по бесконечной тайге, носился над просторами тундры, подымался в Верхний мир, и опускалась в холодный Нижний.
В Верхнем мире тепло. Там не бывает зимы, там всегда солнце, и поют птицы. Там много оленей, и у оленей много детей. Реки и озера спокойные и чистые, и полны рыбы. И люди там веселые, у них много еды, их ружья и сети валяются без дела.
В Верхнем мире хорошо, но Алексей не мог там остаться. Не все еще сделал он на земле: не все пережил, не родил детей. Прервется род - кого оставит он после себя?
В Нижнем мире холод, боль и страх. В Нижнем мире худо, и туда незачем попадать.
Теперь уже хватало сил выбираться наружу. Он отползал подальше, справлял нужду, прикрывал ее ветками и полз обратно. Эта, совсем короткая дорога, забирала все силы. Тогда Алексей устраивался с наветренной стороны чума и долго отдыхал. И только когда холод отдавался болью в костях, заползал обратно. За время болезни он сильно исхудал. Сейчас его тело не приминало багульник и не оставляло следа на мху.
Алексей все больше и больше удивлялся тому, что живой. На своего обидчика зла не держал - это злой дух Тарен вселился тогда в Федора Лемпина, и направил его руку, когда тот стрелял.
За долгий период болезни Алексей мало что запомнил. Все будто сон, все обрывками и нечетко. Чудилось, будто к колдуну приходили люди, у которых нет лица, что-то говорили Алексею, поили его медвежьим жиром и ядовитым красным грибом; натирали мазями, от которых исходил сильный запах пихты, кедра и багульника;
Было ли такое на самом деле, или это болезнь и ему чудилось все?
Однако, в первый же вечер, когда ушел долгий сон, колдун заставил пить лекарство, вкус которого он тут же вспомнил. Откуда? Если запахи пихты, багульника и многих других трав он помнил с детства; знакомы ему были вкус чаги, крови и свежего, теплого еще мяса, то горькую желчь щуки и дурманящий красный гриб он никогда ранее не пробовал!
Единственно, что Алексей запомнил, это то, как он родился опять. Внезапно утих звук бубна, что бесконечно стучал в голове, померк яркий разодранный красный свет, и пришли тишина и покой. Только ныло уставшее тело да зудели рубцы, что остались после операции. Алексей открыл глаза.
Укрытый мягкими шкурами он лежал в дальней от входа стороне чума, и сквозь отверстие, куда выходил дым, проглядывал кусочек неба. Возле очага неподвижно, будто идол, сидел незнакомый человек. Седая голова, такие же борода и усы, темное лицо, глубоко в глазницах спрятаны глаза.
– Ты кто?– Язык еще не хотел говорить слова.– Ты Бог?
Алексей видел русских богов. В семь лет его крестили и дали русское имя – так повелел Старейшина Рода. В малюсенькой деревянной церкви, куда его привезли в январскую стужу, было тепло и тихо, горели свечи, и со всех стен на испуганного мальчишку внимательно смотрели нарисованные бородатые старцы. И тот, кто сейчас сидел возле очага, был такой же седой и бородатый, только живой.
Старец качал головой, и нельзя было понять, что это означает: да, или – нет.
***
Пролетело короткое беспокойное лето, осень готовилась свернуть свой чум и уступить место зиме. Все чаще задували холодные северные ветры, первые заморозки уже прихватывали на озерах воду, осыпали с деревьев лист и ломали осоку. Потянулась на юг птица, гуси и лебеди шли высоко, их крик разносился далеко, наводя грусть на все живое. Затихла тайга: не кричит птица, не ревет зверь.
Настя тосковала по мужу, тяжелые мысли теснились в голове, больно сжимали сердце. И некому было пожаловаться, не с кем поделиться тревогой. Что с мужем? Жив ли еще? Может, уже и нет его, может, ушел в Вечное путешествие? Может он теперь зверь или птица?
Так вышло, что из родни в живых у них не осталось никого, и некому было заменить ее в тундре. Десять лет назад, родители Алексея и его меньший брат – утонули; матери своей Настя не помнила, а отец три зимы тому, возвращался в стойбище, попал «Бураном» в наледь, промок и замерз. Нашли его только через неделю, когда встревожились долгим отсутствием. Так Настя и Алексей остались одни.
Нынешней весной одной пришлось гнать оленей в тундру, спасая их от пекучих слепней, мошки и комара. Мало было ягеля напрошлогодних пастбищах, приходилось гнать стадо все дальше и дальше, к холодному морю. Редко–редко встречались на пути соплеменники, на расспросы отвечала неопределенно: «Уехал».
Сейчас, с приходом осени, пора было возвращаться домой.
Выгоревшее солнце медленно катилось к хмурому горизонту. Низкие облака сбились в табун, прикрыли с северо-запада темнеющее к ночи небо. Низенькие, раскоряченные сосны, взбудораженные холодным ветром, недовольно шумели. Надвигалась буря. Уставшие за долгий перегон олени шли неохотно, сопели носами, недовольно фыркали, спотыкаясь на кочках. И только собаки, чуя скорый дом, весело носились вокруг, лаяли, будто торопили хозяйку. И тогда Настя останавливалась, и как зверь нюхала воздух, пытаясь уловить запах, близкого уже теперь, жилья. Где-то в груди тлел слабенький огонек надежды.
Родное стойбище встретило пустотой и холодом. Вековой, темный идол, что стоял возле лабаза, невозмутимо глядел на восток, и в его раскосых глазах было спокойствие. Что он помнит, что знает? Жалобно скрипнула дверь, Настя переступила порог - никого.
Уже совсем к ночи буря усилилась. Тугой ветер глухо шумел промеж деревьев, тяжело упирался в дверь и сердито гремел пустыми канистрами за стеной. Временами, ненадолго затихал, или забирался в печь, и там подвывал и плакал, словно щенок. Эти привычные, и все равно пугающие звуки, вырывали Настю из сна, она лежала тихо, вслушивалась, и тоже плакала. Слезы скатывались по лицу, отдавали соленым на шершавых, обветренных губах, щекотали уши и шею.
Сквозь шум бури слабо проступили голоса лаек. Настя встревожилась – кого учуяли? В такую непогоду всякий зверь отлеживается, пережидает. Поднялась, подкинула в печь поленьев.
Сухая сосна пыхнула, как порох, огонь выплеснулся из топки, в его мерцающем свете живые тени легли на стены. Опять тявкнули собаки, уже ближе. Настя сняла со стены ружье, загнала в стволы патроны и положила его на колени.
Открылась дверь, и на пороге встал человек. Он стряхнул с одежды снег, достал из кармана коробок, зачиркал спичкой, и высоко над головой поднял фонарь. Керосин, разбавленный барсучьим жиром, горел дымно, сквозь закопченное стекло еле-еле пробивался слабый желтый свет:
–Пурга, однако!
Облас – хантыйская лодка выдолбленная из ствола кедра или сосны.
Большой Камень – Уральский хребет.
Созвездие Большая медведица в представлении ханты и манси – Лось;
Малая медведица – Медведь;
