25. Ультиматум
Вот уж не думал, не гадал Конфеткин, что госпожа Бебиана окажется такой охотницей до всяческих россказней!
Каждый вечер она ужинала с ним наедине, при романтическом сиянии свечей, наряжаясь при этом в самые дерзкие поволоки. И всякий раз после ужина она просила его рассказать ей сказку.
Не желая особо напрягаться, Конфеткин принялся за пересказ сочинений Александра Сергеевича Пушкина.
В течении долгих вечеров он потчевал ее сказками о Царе Салтане, о мертвой царевне и семи богатырях, о золотом петушке и о Руслане и Людмиле. Госпожа Бебиана была в восторге!
Затем наступил черед Андерсена (Снежная королева, Гадкий утенок, Огниво) после чего в игру вступили братья Гримм: (Красная Шапочка, Бременские музыканты, Двенадцать братьев.) Наконец в ход пошли корейские сказки и сказки народов севера – их Конфеткин тоже знал неплохо.
Одним словом, комиссар Конфеткин стал для госпожи Бебианы чем-то вроде записной Шахерезады. Но ведь он – не ходячая библиотека. Что станет, когда исчерпается весь его сказочный запас?
Дни летели за днями, и каждый вечер госпожа Бебиана с нетерпением ожидала «Вакулу», дабы отужинать с ним и выслушать очередную небылицу. И каждый раз она принимала такие обольстительные позы, возлежа на диване, которые могли бы соблазнить даже и камень. И декольте на ее платье становилось все смелее и откровеннее, и через полупрозрачные шелка Конфеткин мог созерцать почти все ее женские прелести.
Это был неравный бой – бой женских чар с его мальчишеской целомудренностью.
Госпожа Бебиана наступала по всем фронтам во всеоружии своей красы и обаяния. Она сражалась с ним стрелами своих томных взоров, улыбками искусно подкрашенных губ, томными вздохами и вкрадчивыми речами.
Ее грудь (оружие потрясающей мощи!) бывала при этом практически обнажена, и от царицы веяло таким теплом, такой притягательной нежностью…
А что мог противопоставить ей комиссар Конфеткин – этот несгибаемый, но совершенно неопытный воин на поле эротических баталий?
Пожалуй, даже такая гремучая змея, как госпожа Кривогорбатова, была бы для него не столь опасна! Ведь та вызывала в нём отвращение. А эта…
Госпожа Бебиана повадилась являться к нему уже даже и во снах! И причем, в таких обольстительных видах! Она заползала в его мысли, распаляла его чувства, и комиссар чувствовал, что он балансирует на самом краю пропасти. Еще чуть-чуть – и…
А царица-то – еще та штучка! То предложит ему, с видом святой невинности, приложить ухо к ее полной молочно-белой груди, чтобы послушать, как взволнованно бьется ее сердце. Или начнет жаловаться ему на то, что у нее, якобы, покалывает шея, или ноет спина, или крутит нога, и попросит его помассировать её тело…
Пожалуй, даже и прекрасному Иосифу не приходилось так туго в его схватке с женой Потифара. Ведь когда на тебя наседает такая красотка, как госпожа Бебиана, а тебе только семнадцать лет…
А тут еще бес попутал его попросить у этого меланхоличного парня кифару, когда тот исполнял свои страдальческие куплетики. Ведь Конфеткин не дурно играл на гитаре и знал множество дворовых песенок. Так что его желание побренчать на этой рогатой штуковине было вполне понятным. Вот он и запел, на свою бедную головушку, одну из старинных баллад под мелодичный перебор струн:
Звени, бубенчик мой, звени,
Кифара, пой шута напевы.
Я расскажу вам о любви.
Шута с прекрасной королевой.
В одном из замков короля,
И у прекрасной королевы,
Жил шут, любимец короля,
Король любил его напевы.
Раз королева говорит:
"Мой шут, пропой мне серенаду,
И коль затронешь сердце мне
Получишь поцелуй в награду."
И шут запел, и песнь лилась,
Как с гор сбегающие струи.
И ночь пришла, и шут узнал,
Любви прекрасной поцелуи...
И до того задушевно исполнял Конфеткин эту песенку, что, когда дело дошло до роковой развязки, и отрубленная голова шута упала к ногам прекрасной королевы, госпожа Бебиана прослезилась. А уж после того как неутешная королева родила мальчика, весьма похожего на шута, и стала ходить с ним на могилу его отца...
Одним словом, царица была покорена музыкальными талантами комиссара Конфеткина и стала упрашивать его исполнить что-нибудь еще. И Конфеткин не стал кочевряжиться, затянул звонким молодецким голосом:
Сыпал снег буланому под ноги,
В спину дул попутный ветерок…
Вот тогда-то и нашла свое подтверждение старая народная мудрость: «Кто везет – того и грузят».
Как-то в школе он, по простоте душевной, оформил стенгазету. И до того здорово у него это вышло, что с той поры учительница вменила ему это дело в обязанность. Примерно та же история повторилась и сейчас.
Стоило Конфеткину проявить перед госпожой Бебианой свои музыкальные способности – как он тут же был удостоен высокой чести выступать перед нею не только в роли штатной Шахерезады, но также и в качестве придворного менестреля.
…Однажды вечером сидел Конфеткин в своей светелке и глядел в окошко. Ему не спалось, и тяжелые думы угрюмо ворочались в его голове.
Зачем он сюда попал? Чтобы лопать от пуза всякие разносолы да почивать на пуховых перинах? Шататься день-деньской из угла в угол, одурев от лени, словно персидский падишах и услаждать слух Бебианы дворовыми песенками, бренча на кифаре?
Отведенная ему светлица находилась в башенке, и в ее окошко, за частоколом и деревьями, была видна стальная гладь озера, по которой, словно по рыбьей чешуе, скользила лунная дорожка.
Эх, уйти бы куда подальше по этой дорожке …
Что он потерял здесь, в этой стране эбеновых людей?
В его памяти всплыл острог в Васильках, набитый мальцами, и жалобный плач одного мальчика: «Ма-моч-ка! Не хочу, чтобы меня изжарили на вертеле… Я домой хочу, к маме!»
И вдруг Конфеткина пронзил чей-то укоризненный взгляд – как бы с небесных высей. И он как бы сказал ему: «Что, лежишь на перинах, да позевываешь? Люди ждут от тебя помощи – а ты? Почему ты не выбираешься отсюда, и не идешь за живой водой?
Но как? – воззвал он к небесам.
Небеса не ответили.
Территория эбеновых людей была обнесена частоколом, и выходить за его периметр ему не разрешалось. На деревьях день и ночь торчали летающие человекомуравьи, охраняя береговую часть острова – мышь не проскочит... А и проскочишь – что потом?
Сколько уже раз спускался Конфеткин, в потаенных своих мечтаниях, с башенки во двор, затем взбирался на старый ветвистый орех, перескакивал через частокол… а дальше-то что? Его заметят, прежде чем он достигнет берега. Да и вплавь, по такой студеной воде, не уйти… Нужна лодка!
Он прокручивал ситуацию и так, и этак…
В дверь постучали.
– Да? – сказал Конфеткин, отрываясь от дум.
Дверь отворилась и горницу протиснулся придворный человекомуравей.
– Госпожа Бебиана просила вас прийти в изумрудную комнату, – произнес он, приподнимая локти, словно птица крылья, и шаркая ножкой с изящным поклоном.
– А что случилось?
– Не могу знать-с.
– Ладно. Скажи, сейчас буду.
– Мне велено вас сопровождать.
– С чего бы это?
Человекомуравей развел широкими кружевными рукавами.
Странно, подумал Конфеткин. Ведь он с ней расстался не более часа назад. Что это снова ей так вдруг приспичило?
Он поднялся со стула и сказал:
– Хорошо, пошли, дружище.
Слуга привел его в изумрудную комнату и указал диван:
– Госпожа Бебиана велела подождать здесь.
Конфеткин сдвинул плечами и опустился на мягкое сиденье. Он еще не бывал в изумрудной комнате, и потому принялся осматривать ее цепким взглядом детектива.
Стены оклеены зелеными тканями… у окошка – элегантный столик. На нем – зажженная свеча, разные безделки. Сбоку от стола – открытая дверь в какую-то комнату, и в ней виднеется трюмо, освещенное большими толстыми свечами в тяжелых канделябрах. Рядом с трюмо – малиновая банкетка…
Скорее всего, это будуар царицы, и он находится в приемной, рассудил комиссар. Но зачем он ей понадобился в столь поздний час? Спеть колыбельную бесенку? Или рассказать на ночь еще одну сказочку бабушки Арины?
Конфеткин отвел взор от раскрытых дверей. Когда он снова посмотрел туда – госпожа Бебиана была уже там.
Она снимала с себя одежды, повернувшись к нему вполоборота, и складывала их на банкетку. Раздевшись догола, госпожа Бебиана принялась осматривать себя в трюмо. Конфеткин смотрел на нее, как зачарованный, не в силах отвести взора.
Наконец, титаническим усилием воли, ему все же удалось оторвать взгляд от обнаженной царицы. Он поднялся с дивана и поспешил убраться восвояси, но у двери путь ему преградили два стражника, скрестив перед его грудью бердыши.
– В чем дело, ребята? – спросил комиссар.
– Извольте вернуться обратно.
– Почему?
– Такова воля госпожи Бебианы.
Пришлось подчиниться.
Теперь он уже не рисковал глазеть по сторонам, а ступал по ковру, потупив очи.
Он снова опустился на диван и упер взор в пол. Послышались легкие шаги, но он глаз так и не поднял. Царица подошла к нему.
– О, Вакула, – нежно проворковала она. – Отчего ты так хмур и сердит, что даже не хочешь посмотреть на меня? Что случилось?
Осторожно, очень осторожно он поднял голову и краешком глаза посмотрел на нее.
Слава Богу, она была одета!
На ней был малиновый халат, в котором она выглядела просто бесподобно!
– Ничего, – буркнул Конфеткин и нервно мазанул рукой по своему носу.
Она игриво помахала ему пальчиком:
– Ничего? Признайся, о, Вакула, ведь ты же подглядывал за мной, когда я раздевалась, и это смутило тебя.
Он густо покраснел.
– А ведомо ли тебе, мой милый мальчик, что в нашей стране никто смеет созерцать обнаженную царицу, кроме ее мужей? И если кто-то другой дерзнёт на это – он лишается головы?
– Вот как… – сказал Конфеткин. – Так, значит, все это было подстроено… Понятно!
– Подстроено? – прелестные губы Бебианы изогнулись в лукавой улыбке. – А хотя бы и так? Ведь ты же мог отвратить свой взор и не смотреть на меня, не так ли? Но вместо этого ты пожирал меня глазами. Или я не права? Ведь в своих мыслях ты уже возжелал меня. Так почему бы нам не перейти прямо к делу?
Конфеткин закусил губу.
– Ну, смелее же, Вакула… Не робей! – подбадривала царица. – Это не так уж страшно. И, признайся, разве тебе самому не хочется обладать мною? Еще как хочется, я же прекрасно вижу это! Или я недостаточно хороша для тебя? Кого же ты так страшишься? Буку?
Конфеткин поднял палец вверх:
– Его?
– Кого его? – не поняла царица.
– Его, – повторил Конфета.
– Да кто он такой? – царица начала сердиться.
Конфеткин промолчал, и госпожа Бебиана досадливо нахмурила брови:
– Ну, как знаешь. Я навязываться не привыкла… Даю тебе три дня на размышления. И, либо ты, в течение этого срока, познаешь меня – либо лишишься своей головы. Выбирай!
Продолжение 26. Гости с Затулья
