6
Осенний день догорал. Сквозь угрюмую толщу свинцовых туч скупо
сочился серый свет. Юрий Николаевич, с желтым портфелем в руке, остановился на
мощеной брусчаткой площади у здания Краеведческого музея, размышляя о том, куда
же ему теперь направить свои стопы.
Перед ним лежала улица Ленина – бывшая Соборная. Ее пересекала сбегающая
в порт улица Коммунаров. За перекрестком, на другой стороне улицы Ленина, находилась
автобусная остановка, и он мог поехать оттуда домой, сев на автобус, либо
троллейбус.
Но была и иная возможность. Можно было пересечь улицу Владимира
Ильича, подняться по Коммунаров на Суворовскую, пройтись по ней пешочком до
площади Корабелов, и уже оттуда на каком-нибудь транспорте укатить на Остров.
О том, какой из двух вариантов предпочесть, Толкачёв раздумывал
недолго. После целого дня нервотрепок и беготни с высунутым, как у собаки, языком,
давиться в душной толчее автобуса его как-то не тянуло. Душа просила
отдохновения, покоя и тишины, и посему он решил прогуляться по центральной
улочке своего родного города. Итак, он вышел на Суворова, и тут его окликнули:
– Толкаша!
Так назвать его мог только кто-то из его школьных приятелей. Юрий
Николаевич обернулся в сторону прозвучавшего голоса и увидел в трех шагах от
себя радостно улыбающегося Санька. С первого взгляда на него становилось
понятным: Пушок (так звали его еще со школьной скамьи) свято чтил традиции
своих предков. Одет он был в асфальтового цвета куртку и широкие клетчатые
штаны, а на ногах красовались черные тупорылые ботинки, заляпанные грязью.
Скорее всего, этот «прикид» Санек получил в наследство от своего прадедушки
вместе заветом быть верным делу великого Ильича.
– Пр-ривет, бродяга! – сказал он, подходя Толкачеву и,
саркастически нацелив палец на его желтый портфель, подколол. – Ты что, уже
юморески писать начал, а? Хи-хи.
– С чего это ты взял? – сказал Юрий Николаевич, пожимая протянутую
ему руку.
– Так я гляжу, у тебя портфель как у Жванецкого, – пояснил Санек.
– И решил, что ты тоже пошел по его стопам. У тебя ж, как никак, филологическое
образование, не так ли? Хи-хи.
– Ну, и?
– Вот я и подумал, что ты, как лингвист, и к тому же крупный
мастер художественного слова, начал писать что-нибудь типа: «Будни херсонского
бизнесмена». Или: «Один день из жизни Юрия Николаевича…»
Округлая физиономия Пушилина излучала неуемное веселье. Толкачёв критическим
взглядом обозрел этого неисправимого баламута, и на душе у него стало как-то
светлей. Старый оболтус! Когда-то они учились в одном классе, вместе гоняли
футбольный мяч во дворе, а, повзрослев, стали делать вылазки в Клетку и Ромашку1. Санек
уже тогда был неплохо упитан и, похоже на то, сию тенденцию сумел сберечь.
Сейчас он обзавелся, кроме солидного живота, ещё и солидной проплешиной, и она отсвечивала
на его голове, как полянка в золотистом осеннем лесу. Говорить серьезно он,
похоже, так и не выучился, и даже доказывая теорему Пифагора, находил повод
поострить. Какими путями попал он в «Органы» – об этом, несмотря на свой бойко
подвешенный язык, его товарищ никогда не распространялся. Известно было, впрочем,
что он подвизался в милиции на должности эксперта-криминалиста, но после
распада Союза ушел на вольные хлеба, и теперь работал юрисконсультом в банке.
– Сколько ж это я тебя не видел, а, черт возьми? – сказал Пушок и
тут же, не ожидая ответа, внес конструктивное предложение. – Может, зайдем, ради
такого случая, в какое-нибудь злачное место и накатим по рюмашке?
– А ты сейчас, часом, не на боевом задании? – на всякий случай,
уточнил Юрий Николаевич. – Возможно, как раз идешь по следу матерого злодея?
Пушок рассмеялся.
– А ты, я вижу, чувства юмора не утерял! По-прежнему в своем амплуа. Ну,
так что, двинули?
«А почему бы и нет? – подумалось Юрию Николаевичу. – Нужно же
когда-то и отпустить тормоза?»
– А, пошли!
– Вот-вот! – защебетал Санек. – Вот такой вот ты бесхребетный!
Типичная гнилая интеллигенция! Кто хочет, может тебя с пути истинного сбить и
на кривую дорожку увлечь… Ух, жена, наверное, с тобой мается. Ух, бедная,
мается! Слышь, Юрок, а ты, часом, не тиран, а? Не домашний деспот, а, хи-хи?
Было уже около шести часов вечера, и бывшие одноклассники шли по
Суворова; Пушок развлекал Толкачева своей болтовней. Внезапно он притормозил.
– Так куда же нам все-таки закатится, а? – задумчиво произнес Пушилин,
почесывая за ухом. – Вот архиважный вопрос, как говаривал дедушка Ленин. Как
ваше мнение, товарищ Лингвист?
– Ты внёс это рацпредложение, – сказал Толкачёв. – Ты и решай.
Пушок потоптался на месте, сложил пальцы наганом и вытянул руку в
сторону неоновых вывесок по левой стороне улицы.
– Кажется, где-то в том краю есть харчевня «Трех пескарей».
Отменная кухня, между прочим! Я слыхивал, будто в ней подают гуся в сметане,
хи-хи. А к нему – портвейн тридцатилетней выдержки. И все это – за каких-нибудь
три сольдо.
– Я портвейн не пью, – сказал Толкачёв.
– А почему так, позвольте полюбопытствовать?
– Так им же только заборы красить... – пояснил Толкачёв. – Или тараканов
травить.
– Ну, хорошо, батенька… Хорошо. Тогда давайте перейдем на виски с
содовой. Ведь у нас же нынче подули свежие ветра западных перемен, не так ли? И
теперь мы можем квасить все, что угодно: и виски, и тоник, и кока-колу с
солеными огурцами...
– А голых танцовщиц там нету?
Пушилин поскреб за ухом.
– Вот насчет голых баб я тебе точно сказать не могу, это не по
моей части… А ты, как я погляжу, уже пустился во все тяжкие, а, хи-хи?
Оказывается, ты не только домашний тиран, но, к тому же еще, и Казанова? А как
же моральный облик строителя коммунизма? А? Ах, да! – Санек хлопнул себя
ладошкой по лбу. – Я ж и забыл совсем! Ведь мы же сейчас все заделались
демократами, верно? Нам теперь Гей-парады подавай, наркотики, проституток. А
без этого мы уже – ни-ни! И не мыслим себя даже!
Они подошли к «Пирожковой», Санёк потянул на себя деревянную
дверь:
– Прошу вас, батенька!
И поглотил их мир иной...
Вполнакала светились лампы кумачового цвета, и помещение тонуло в
багровом полумраке. В воздухе плавали густые клубы вонючего дыма. Из динамиков
лился голос какого-то типа, певшего с надрывными нотками в охрипшем голосе о
нелегкой судьбе российского вора:
Владимирский
централ,
Ветер
северный…
Стойка бара смутно вырисовывалась в другом конце помещения. К ней
вел проход между двумя колоннадами, обшитыми деревом багрового цвета. Колоннады
смыкались наверху, словно своды джунглей на берегах Амазонки. Пространство за
колоннами, по обе стороны прохода, заполняли массивные столы, у которых стояли деревянные
скамьи, составленные спинками друг к другу. Санек поискал взглядом свободное
местечко:
– Ну что, упадём здесь?
К ним уже мчалась красна девица в белом кружевном переднике. В
одной руке она несла вишневую книжечку в тисненом переплете, а в другой держала
увесистую пепельницу. Не успели приятели опуститься на лавки, как она уже
поставила пепельницу на стол. Санек замахал на официантку руками:
– Нет, нет! Уберите, пожалуйста, отсюда эту посудину! Мы бережем
свое здоровье!
– В смысле, не курите? – официантка
приподняла выщипанную бровь.
– И в этом смысле тоже. А, кроме того, этот снаряд вполне может
послужить орудием убийства. Вон позавчера я смотрел по телику один кинофильм,
так там одна дамочка убила любовницу своего мужа точно такой же штукенцией. А
вот этот мужчина (Санек указал на Толкачёв) хочу вас сразу же предупредить об
этом… он, как только подвыпьет, становится очень опасен. Так что пепельницы,
вилки, ножи и всякие другие, тяжелые и острые предметы от него лучше всего
сразу же убрать и спрятать их куда-нибудь подальше.
Официантка сдвинула плечами – очевидно, чокнутые клиенты были ей
не в новинку. Она положила меню на стол.
– Что будем заказывать?
– Тэк-с, – Санек сплюнул на подушечки волосатых пальцев, потер их
и, насупив рыжеватые брови, приступил к изучению меню.
– Начнем с главного, – проговорил он, листая страницы с видом
профессора, проверяющего контрольную работу нерадивого студента. – С водочки…
Нам нужно что-нибудь такое эдакое, знаете ли… Чтобы, с одной стороны, было
позабористее, а с другой – подешевле. Можете вы нам что-нибудь порекомендовать?
– У нас вся водка хорошего качества.
– Но вот вы, лично вы… какую водку предпочитаете в это время суток?
– Я водку не пью.
– А как же вы тогда определяете ее качество?
– У нас вся водка сертифицирована.
– Понятно. А перцовка у вас тоже сертифицирована?
– Да.
– Так что, старина, может быть, накатим тогда, для разминки,
перцовочки? Как ты смотришь на это своим круглым выпуклым глазом?
– Положительно, – сказал Толкачёв.
– Тэк-с… Тогда дайте нам, для затравки, грамм двести перцовки… А
на закусь… Чтобы бы такое нам взять на закусь, а? О, я вижу у вас тут жаркое…
Гм, гмм… И цена, кажись, вполне приемлема… Юрок, а как ты относишься к тому,
чтобы ударить по жаркому, как Ленин по буржуазии?
– Нормально.
– А это, как я понял, у вас фирменное блюдо такое, а? Горшочек – а
в нем картошечка с мясцом плавают в подливе? Я правильно вас понимаю, хи-хи? И
вся эта байда посыпана сверху зеленью… Но только я имею в виду не американские доллары,
– растолковывал Санек.
– Да, это то самое, – произнесла официантка, очень глубоко
вздохнув и с расстановкой чеканя каждое слово.
– Пойдет! Ну, и принесите нам еще какого-нибудь сочку.
Апельсиновый у вас есть?
– Есть.
– Вот его-то нам и давайте.
– А чеснок в жаркое класть? – осведомилась девушка.
– Тебе как? – спросил Санек.
– Мне – нет, – сказал Толкачёв.
– Ну, а мне положите. Только смотрите, не перепутайте. Мне – с
чесноком, а ему – без! Иначе я за этого парня не ручаюсь!
Он дал ей еще несколько мудрых указаний, и она удалилась. В
предвкушении застолья, Санек ерзал на лавке, полируя ее своими штанами, и нес
всякую дичь. Через некоторое время явился заказ. Санек прихлопнул в ладоши и
возбужденно потер руки:
– Так что, старина, хлопнем по маленькой?
– Давай.
Первая стопка пошла на диво как хорошо, а вторая еще даже лучше, чем
первая. Ну, а третья полилась просто волшебно! К жаркому претензий тоже не
имелось. Пушок взмахнул рукой, как утопающий в море:
– Барышня!
Вняв его зову, официантка устремилась к столику. Она замерла перед
дотошным клиентом с раскрытым блокнотом и остро отточенным карандашом. Санек
пошевелил короткими пальцами:
– Барышня… Сделайте нам, пожалуйста, еще сто пятьдесят! Но на этот
раз Пшеничной… и порежьте, если это вас не затруднит, лимонку вот для этого
оглаеда.
Когда официантка отошла, Санек утер блестящие губы бумажной
салфеткой, отвалился на спинку скамьи, как сытый кот, и обратился к приятелю:
– Ну, а теперь давай, колись.
– О чем?
– Как это о чем? Рассказывай, как это ты до жизни такой докатился…
Ведь, насколько я припоминаю, ты оканчивал филфак, потом работал в Ленинском
прапоре, а паралельно с этим корпел
над каким-то филологическим трудом… Постой, постой! – Санек щелкнул пальцами. –
Кажется, твоим коньком была история древней Руси, не так ли?
Толкачёв кивнул.
– Вот видишь, – Пушок самодовольно постучал себя пальцем по лбу, –
у меня память еще, слава Богу, как у Штирлица!
– Ты хотел сказать, как у Мюллера… – поправил его Толкачёв.
– И ты – Санёк наставил палец на Толкачёва, – работал над
переводом Слова о полку Игореве. Так ведь? Жуковского хотел затмить!
– Нда-а… – сказал Толкачёв. – В твоей конторе, как я погляжу, хлеб даром не едят. У вас там собрано на меня полное досье...
– И вдруг – бабах! – воскликнул Пушок, радостно сверкая глазами. –
Ты двигаешься в строительный бизнес! Затем – новый зигзаг судьбы:
автомастерская, хи-хи! Согласись, это как-то не вяжется с твоим психотипом.
– Это допрос?
– Пока что разговор по душам. И, причем, заметь себе, без
протокола. А вот когда мы вызовем тебя к себе повесткой на Чекистов2… – Санек
приподнял вилку, довольно улыбаясь, – о! тогда у нас уже пойдет совсем другой
разговор!
– Ну, что ж, давай, выписывай свою повестку, – сказал Толкачёв.
– Не, Юрок, серьезно, давай без тру-ля-ля, – Пушок прильнул грудью
к столу, захлопал рыжими ресницами. – Расскажи мне, как это с тобой произошла
такая метаморфоза? Ведь, по своему психологическому типу, ты лирик, верно?
– Вам виднее…
– Кому это – нам?
– Компетентным органам.
– И что же нам виднее?
– Кто лирик, кто физик, а кто английский шпион...
– И тем не менее?
– Да кому сейчас нужны лирики? – Толкачёв усмехнулся. – Нынче иные приоритеты…
– И какие же, батенька?
– Накосить побольше бабла.
– Фи, как пошло… – Пушок зацокал языком, брезгливо сморщив нос и
укоризненно покачивая головой. – Накосить бабла! И кто же это говорит?
Какой-то урка? Нет, это говорит филолог! Человек с университетским
образованием!
Принесли графинчик водочки. Пушилин уверенной рукой наполнил
стопочки. Они выпили, закусили лимончиком, который был порезан тонкими
дольками.
– И все-таки, Юрок… без протокола… – снова заговорил Пушилин. – Разговор,
так сказать, по душам… Как это ты вдруг заделался владельцем автомастерской?
Откуда у тебя взялся начальный капитал? Ведь еще Оноре де Бальзак писал о том,
что за каждым крупным состоянием стоит преступление, не так ли?
– Выиграл в казино.
– А, может быть, ты банк ограбил, а, хи-хи? Или, в лихие девяностые, возглавлял бригаду
братков? А казино – это так, для отвода глаз. Легенда для простаков, чтобы
отмывать деньги мафии?
Из-за соседнего столика поднялись двое мужчин. Слегка покачиваясь,
они направились к выходу. В багровом полумраке их лица казались отлитыми из
меди, позеленевшей от времени, как у воинов древних инков, вышедших на тропу
войны.
– Ну, сними камень с души, – убеждал Санек, – и ты сам увидишь:
тебе сразу же станет легче.
– Двинуть бы тебя чем-нибудь по голове… – мечтательно произнес Толкачёв.
– Жаль только, что пепельницу унесли.
– Спокойно, парень! Спокойно. – Пушок выставил ладонь вперед. – Тут
тебе не Чикаго и не криминальный Петербург. И потом, здесь же стоят камеры видеонаблюдения.
Выйти на твой след не составит никакого труда. Да и официантка уже
предупреждена. Это – наш сотрудник, и она тут же даст против тебя
показания…
Давненько Толкачёв ни с кем не трепался просто так, ни о чём, и
сейчас он вдруг почувствовал потребность высказаться. Что было тому причиной?
Атмосфера ли кафе с ее кровавым полумраком и душещипательным шансоном,
звучавшим из динамиков под сводами колонн? Забористая смесь перцовки и
пшеничной? Или веселая рожица Пушка, воскрешавшая в его памяти былые дни их
быстротечной юности?
– Ну, наследство я от тетки получил... Просекаешь? Нас-лед-ство!
Вот прилип, как банный лист до мокрой задницы...
– Так, дальше…
– А в это время наша могучая
и несокрушимая как раз летела под очередной откос и радостно свистела.
Прятать деньги в чулок в те героические времена смысла не имело. Жена и
говорит: давай, мол, купим хатынку где-нибудь в сельской местности. Или дачу.
Будем, мол, ездить на природу, дышать свежим воздухом, петрушку сажать. Мне бы,
дураку, ее послушать…
Санек понимающе кивнул:
– Понятно. Однако лопата, мотыга – это не твой психотип. Авторучка
с золотым Паркером, компьютер – вот это да, это твое… Тут ты в своей родной
стихии, как Чубайс в приватизации народного добра…
– Ну, нет, нет у меня этой тяги к крестьянскому труду, – сказал Толкачёв,
начиная заводится. – И что мне теперь прикажешь делать? Застрелиться?
Пухлая ладонь старинного друга взмыла вверх, успокаивающе
закачалась в воздухе:
– Верю! Верю! Всех, у кого эта тяга была, уже давно раскулачили
товарищи в кожаных куртках и отправили на Соловки… Но продолжай. Я тебя очень
внимательно слушаю.
– Так вот, едва я получил деньжата, вокруг меня тут же завертелась
веселая карусель… Откуда ни возьмись, объявились всякие друзья-товарищи,
зачастили в гости родичи, которых я до этого триста лет не видел. В общем,
слетелись всё, как мухи на мед...
– И этому я тоже верю… Дальше?
– А дальше объявляется один делавар3. Откуда
он пронюхал о наследстве – понятия не имею. И давай мне петь свои колыбельные
песенки... Пел, пел – и, наконец-таки, усыпил меня.
– И что же он тебе напел, Толкаша? Не для протокола…
– Ну, лейтмотив был такой. У тебя, мол, появились бабки. Встает
вопрос: что с ними делать?
– А его что, очень сильно взволновал этот вопрос?
– Ну да. Товарищ ведь...
– Понятно.
– Вот он и говорит: держать в кубышке их нет резона, они должны
работать, дивиденды приносить. Нести в банк, чтоб стричь проценты – сейчас стремно,
мол, все шатается, стабильности нет. Проснешься завтра – и услышишь в новостях,
что правительство приняло оч-чень мудрое решение: заморозить счета своих
граждан до лучших времён. Или что твой банк лопнул, как Союз Нерушимых.
– Да, но ведь при этом ты можешь идти в суд и отстаивать там свои
права, не так ли? – захихикал Санек. – Ведь теперь ты – свободный гражданин в
свободном демократическом государстве!
– Да пошёл ты! – огрызнулся Толкачёв. – А то точно по голове дам!
– Ну, и?
– В общем, плел он, плел свои кружева, а потом и заявляет: есть,
мол, одна тема, надо бы её с тобой перетереть. Я, дескать, по совету умных
людей, стал заниматься авторемонтном, и теперь мои дела пошли в гору. И я, по
старой дружбе, готов открыть тебе свои карты! Так вот, за месяц работы (но
только это, дескать, строго, между нами) я выбиваю с каждой точки как минимум
штуку баксов чистоганом! И вижу, что эта волна в ближайшее время будет только нарастать.
А теперь прикинь себе, до каких высот сможет подняться тот, кто окажется на её гребне!
Тут главное – не зевать. Волна, мол, не будет катиться вечно, когда-нибудь она пойдёт
на спад, и потом ее будет уже не догнать ни на каких досках. Но если оседлать
ее сейчас – можно озолотиться.
– Понятно, – сказал Санек. – Обычный маркетинговый ход,
рассчитанный на лопухов, вроде тебя. И ты заглотил на эту наживку?
– Не сразу.
– И как же он разводил тебя дальше, интересно узнать?
– Ну, он рисует мне такую картину: мол, некоторые шустрые парни
уже просекли, что это – Клондайк, и начали наступать ему на пятки. Но, пока
этот рынок еще не сформирован, он решил застолбить, где это только возможно,
его за собой. С этой целью он начал открывать точки в разных районах города. Однако
ресурса ему не хватает…
– И он решил сделать тебе предложение, как дон Корлеоне?
– Ну, типа того… Одной рукой, мол, две сиськи не схватишь. Нужен
компаньон. Человек честный, надежный, порядочный, на которого он смог бы
положиться.
– И который получил бы наследство от тетки...
– Или от дядьки. Ему это по барабану.
– Ну да… Это не так принципиально…
– …Вот он и поет: если мы объединим наши усилия – выигрыш будет
очевиден.
Санек поднял руку, как ученик в классе:
– Вопросик задать можно?
– Валяй.
– Выигрыш – для кого?
– Для обеих заинтересованных сторон. Так, во всяком случае, он уверял
меня. И, причем все тут чисто, без всякого кидалова.
– Как в МММ?
– О! Вот на этом-то он меня как раз и подловил! Это, говорит, тебе
не какой-нибудь Лёня Голубков4. Тут –
дело живое, реальное. Я, мол, уже прикупил небольшую хатынку у бывшей балки по
Колодезной, и там у меня копошится пара-тройка слесарей. Дела, правда, пока
движутся ни шатко, ни валко, но, если взяться за них с головой – а, мы-то ведь
с тобой не дураки, верно?
– Уж он-то точно не дурак, – ввернул Пушок.
– …то каждый из нас, с течением времени, будет купаться в деньгах,
как леди Ю. Но для этого, мол, надо расширить дело. И если я вложу, допустим,
пять штук баксов зелени, то смогу отбить их в течение года, максимум двух. И потом
мне останется только загорать где-нибудь на Канарах или Сейшельских островах, а
денежки тем временем сами будут капать в мой карман.
– И ты повелся?
– Не сразу. Поначалу я уперся. Миша, говорю я этому делавару, если
заниматься не своим делом – глупо рассчитывать на успех. А я так же далек от
всех этих карбюраторов, болтов и гаек, как декабристы от народа. А он знай,
дует в свою дуду: да тебе-то и делать ничего не придется. Внесешь бабки – и
радуйся жизни. Хочешь – пиши Анну Каренину, как Лев Толстой, а хочешь – отдыхай
на Мальдивах.
– Ну, это уже классика жанра, – заметил Пушок. – Закапываешь в
землю одно сольдо – и на его месте вырастает волшебное дерево…
Утробно зазвучал рингтон звонка.
– Минуточку, – сказал Толкачёв, поднимая палец.
Он раскрыл портфель, выудил оттуда мобильный телефон, смахивающий
на кирпич, и приложил его к уху:
– Да, малыш… Да, все в порядке, скоро буду… Где я? Да вот,
встретил приятеля, зашли с ним в харчевню Трех Пескарей. Сейчас съедим три
корочки хлеба, и я лечу домой… Что в суде? Пока без перемен, по-прежнему идёт
окопная война. Но, похоже, эта банда четырех опять замышляет какую-то пакость…
Он отвел трубку от уха, поднес палец к губам и шепотом пояснил:
– Жена…
– Бдит?
– Ну.
Затем снова заговорил в трубку:
– Ну, все, малыш, все. Давай, не нервничай. Наше дело правое, враг
будет разгромлен, победа будет за нами… Приду домой – обо всем расскажу...
Окончив разговор на этой мажорной ноте, Юрий Николаевич спрятал
телефон в портфель. В кафе вошли две девицы в потертых джинсах и высоких
гренадерских сапогах – в такой экипировке им было бы удобно собирать клюкву или
морошку на болоте. Они направились к столу, за которым перед этим восседали
меднолицые инки. Вид у девиц был надменный, эмансипированный, «мужиковатый».
Опустившись на скамьи, они тут же достали из своих сумочек сигареты и задымили.
Официантка уже неслась к ним на всех парусах с пепельницей в руке.
– А что это там за банда четырех такая? – поинтересовался старый
криминалист. – Помнится, ее возглавляла жена Мао Цзэдуна, или я ошибаюсь?
Юрий Николаевич рассеянно отмахнулся:
– А, это длинная история… – он издал безрадостный вздох. – В
общем, уломал меня этот делавар… Отстегнул я ему пять штук зелени, и стал
ожидать, когда прибыль закапает в мой карман…
– И как, дождался?
– Дождался… – печально протянул шеф автомастерской.
Пушок захихикал:
– Что-то я не слышу оптимизма в твоем голосе!
– В общем, пролетел я, Пушок, с этой автомастерской, как рваная
фуфайка над городом Парижем. Наверное, оседлал не ту волну. Или же залез на нее
как-то не с той стороны. И, в результате, очутился не на гребне, а в глубокой
жене… Взял я как-то калькулятор, прикинул хрен к носу, и что же вижу? При
текущем положении дел мне потребуется как минимум 15 лет, чтобы вернуть свои
вложения. И это – при том условии, что в нашей стране больше не произойдет
никаких катаклизмов…
Пушок умильно захлопал ресницами:
– Эх, Юрок! Вот за что я люблю тебя, стервеца – так это за твою
девственную наивность! Как был ты идеалистом – так им и остался!
Это слова почему-то зацепили Толкачёва за живое.
– И кто же он такой, по-твоему, этот идеалист? Ботаник, витающий в
облаках? Растяпа, которого каждый может обвести вокруг пальца?
– Да что ты кипишуешь, Толкаша? Охолонь.
На лбу Толкачёва обозначилась упрямая складка:
– Идеалист – не обязательно придурок….
– Согласен, – мягко подстелил Санек. – Я этого и не имел в виду.
– И разве идеалист не может иметь предпринимательской жилки, а?
Скажи?
Он поднял на Санька пылающий взгляд.
– Честно?
– Честно.
– Мне кажется, что это из области фантастики…
– С тобой все ясно… – заявил Толкачёв, махая на приятеля ладонью.
– И что же тебе ясно?
– Ты – как моя жена. Та тоже реалистка с головы ног пят. Не
понимаю только, почему ты на ней не женился? Из вас бы вышла чудесная парочка.
– Мне и своей хватает, – захихикал Пушок. – Вот так вот! С
головой!
– Небось, живешь по ее заповедям, а? – недобро усмехнулся Юрий
Николаевич.
– Ладно, Юрчик, давай оставим наших жен в покое, – благоразумно ушел
с этой скользкой темы Санек. – Ты лучше скажи мне вот о чём: сам-то ты эту жилку
имеешь?
– Кто, я?
– Ты, Юрок, ты! – палец Санька нацелился ему в грудь – как револьвер.
– Ну, я… – Толкачёв развел руки. – Я – это частный случай… А вот в
широком смысле слова… – он впился в приятеля пытливыми глазами. – Разве не
может человек честный, порядочный, быть, к тому же еще, и успешным бизнесменом?
– В широком не скажу, – ответил Санек. – Я не господь Бог. Но,
думаю, что в нашей стране это невозможно.
– Почему?
– Тебе ль этого не знать, Толкаша? Ведь ты же не первый год
варишься в этом котле.
Крыть было нечем, и Юрий Николаевич перевел взгляд соседний
столик. Одна из эмансипе держала сигарету на отлете двумя пальцами и
сосредоточенно пускала струю дыма через нос. Вторая мадам макала губы в бокал с
пивом. Ее сигарета дымилась в пепельнице, около которой лежал разодранный
пакетик с солеными орешками.
Из созерцательной задумчивости Толкачева вывел голос Пушка:
– Так что, Юрок? Так и будешь сидеть и пялиться на этих кикимор? Начал
колоться – так давай, колись до конца.
Толкачев оторвал взор от прокопчённых красоток.
– Ну, – сказал он, – прикинул я хрен к носу и решил дать задний
ход – да не тут-то было. Мой компаньон взял калькулятор и, как дважды два
четыре, доказал мне, что теперь, с учетом амортизации оборудования и падения
цен на недвижимость, стоимость моей доли сократилась с пяти тысяч баксов до
двух с половиной. Однако же, если я пожелаю стать единоличным владельцем всей этой
бодяги – так он, так уж и быть, готов уступить мне свою часть за 10 штук.
Пушок рассмеялся:
– А срачка на него не нападет, ты не спросил?
– Ты за него не беспокойся, у него желудок крепкий, переварит.
– Так ты что же, ему заплатил?
– С каких шишей? В общем, попал я, Санек, в эту халепу – и сам не понял, как. Послушаешь его: так вроде бы он прав со
всех сторон. Ведь он не заставлял же меня, с ножом у горла, лезть в это дерьмо.
А то, что карта так легла – так он тут ни при чем, он сам ведь в пролете. Но
чувствую, вот сракой чувствую, есть во всем этом какой-то подвох…
– А кассу контролировал кто?
– Он.
– Поздравляю!
Санек расплылся в лучезарной улыбке и протянул через стол пухлую
ладонь для дружеского рукопожатия.
– Твой делавар – тонкий психолог! Он тебя сразу раскусил. Ты
только не обижайся, Юрок, но бизнесмен из тебя, как из меня прима-балерина. А
то, как он провернул эту махинацию – это, скажу я тебе, высший пилотаж!
– Не понял?
– Так просвещайся. Кара Мурзу читай. Манипуляция сознанием – вот
как это называется!
– Да брось ты…
– Ладно. А что там у тебя за история в суде?
– А! Это слишком долго рассказывать…
– Давай, Юрок, давай, не томи! Это же чертовски интересно. Ты там с
кем-то там воюешь, словно на Курской Дуге, а мне об этом ничего не известно.
В глазах этого оболтуса Пушка так и плясали веселые смешинки. Юрий Николаевич солидно кашлянул в кулак:
– В общем, образовалась в одном учебном заведении преступная
группировка...
– Ух ты! Чертовски интересное начало, как в романах Чейза… – не удержавшись, ввернул Пушок. – И что же это
за заведение, а?
– Центральное мореходное училище города Херсона.
– Постой, постой! – просиял Санёк. – Так ведь наш губернатор,
Сосновский, не так давно ходил в его начальниках, не так ли?
– Ну. А потом плавно переместился в кресло наместника президента,
а на свое место усадил сынка.
– Да, завязываешь круто... – признал Пушок. – Как Агата Кристи… И
кто же составил эту банду четырех?
– Его сынок со своим замом по экономической части Сологубом и
главным бухгалтером Когтевым.
– Погоди, дружище, погоди, – сказал старый криминалист, почёсывая
за ухом, – я в математике, брехать не стану, звезд с неба не снимал. Но всё-таки
до четырех считать в школе научился. – Он поднял пальцы, растопыренные
трезубцем: – У тебя три фигуранта получается. Три!
– Не спеши, будет тебе и четвёртый, – сказал Толкачёв, успокоительно
покачивая ладонью над столом. – Вот его-то как раз эта банда и наняла, чтобы
облапошить одного доверчивого простака.
– И кто же это?
– Простак-то?
– Ну, с простаком мне как раз всё понятно! – ухмыльнулся Санёк. –
Кто четвёртый фигурант?
– Одна старая прожженная аферистка.
– И по какой схеме они действовали?
– По очень даже незамысловатой. Смотри: Сосновский старший, по
своим коррупционным каналам, пробивает энную сумму на капитальный ремонт
училища. После чего перед ними встаёт задача: часть этих денег перенаправить в
свои карманы. А уж они-то в этих делах поднаторели, можешь мне верить.
– Верю, – сказал Санек, прикладывая руку к груди. – Вот в чём в
чём – а в этом я тебе верю сразу и без всяких сомнений.
– Ну вот, заключили эти жулики со мной договор на производство ремонтно-строительных
работ, кинули, для затравки, небольшой авансик, я засучил рукава и взялся за
дело. А потом и закрутилась веселая карусель… Работы выполняются – а оплаты
нет. А я-то ведь уже и материалов набрал в долг под своё честное слово, и рабочие
по пятам за мной ходят, зарплату требуют – а эти мазурики всё поют и поют мне одну
и ту же песенку: мол, потерпи еще чуток, дружище, потерпи, родной, мы же всё знаем,
всё понимаем, и входим в твое положение, однако сейчас, мол, возникла сложная ситуация,
но она уже разрешается, и казначейство пообещало нам со стопроцентной гарантией,
что деньги нам вот-вот выделят, и уж тогда-то мы с тобой рассчитаемся полностью,
без всякого обмана.
– Так чего же ты не взял их за кадык? – сказал Санёк.
– Ага! – усмехнулся Толкаша. – Они сами кого хочешь не только за кадык возьмут, но и за яй... За ними ж – сила! Сам представитель гос. администрации президента!
Суды! Вся бюрократическая машина! А кто я? Так, козявка, которую не жаль и раздавить. И увяз я, понимаешь? Увяз по самые уши.
Ведь работы-то сделаны, а оплаты нет. И надо же мне как-то свои бабки выбить. А
поцапаешься с ними – себе же дороже будет. К тому же, я с ними работал уже не первый
год, у них и раньше случались такие же заморочки, но в конце концов они всегда расплачивались.
Вот я и понадеялся, что так произойдёт и на этот раз…
– Понятно. А как же они обували тебя дальше?
– А вот послушай. Сижу я как-то раз дома, и вдруг слышу – телефонный
звонок. Поднимаю трубку. Слышу: «Юрий Николаевич? Главный бухгалтер, Когтев вас
беспокоит… К нам пришёл ревизор КРУ, и Вам необходимо срочно явиться к нему для
выяснения некоторых вопросов по поводу ваших процентовок». Я лечу в мореходку, словно
ужаленный в одно место. Заводит меня этот жульман в кабинет, а там сидит какая-то
грозная бабка. А перед нею лежат на столе мои сметы и акты выполненных работ. Когтев
и представляет мне эту гадюку: Сенчурина Нина Николаевна, ревизор КРУ. А это, дескать,
и есть тот самый Толкачев Юрий Николаевич...
– Так я не понял, – уточнил Пушилин, – она что, и в самом деле ревизор,
или нет?
– Такой же, как и Хлестаков у Гоголя. Её наняли эти мазурики за
штуку баксов специально для того, чтобы она меня прищучила. Но это я уже потом
выяснил, когда подал на них иск в суд и ознакомился с их договором в материалах
дела. А тогда эта баба махала у меня перед носом какими-то красными корочками, брызгала
слюной и кричала, что она – самый страшный и ужасный ревизор, и сидит в одном
кабинете с каким-то очень крутым следователем по улице Чекистов, который, по её
наводке, может запросто сделать выемку всех моих документов, и потом она, со
своей стороны, накрутит мне такие пени и штрафы, что мне будет впору и повеситься.
Но корочек своих, ведьма старая, так и не раскрыла, и о том, она мошенница, я узнал
уже потом. Но тогда-то я свято верил в то, что передо мной – настоящий ревизор,
понимаешь? Мне же и в голову прийти не могло, что эти жулики в погонах могут
провернуть такую аферу. И под её давлением я подписал тогда всё, что она там намалевала.
Хорошо, хоть печати у меня с собой не оказалось.
– Да, интрига вяжется неплохая, – сказал Санёк. – Скажи, а трупов еще
не было?
– Пока что нет. Но скоро будут, – заверил Толкачёв.
– И что дальше?
– Мне самому ещё неясно. Написал я жалобу в КРУ – и мне пришёл
ответ, что никаких проверок они в мореходке они не проводили, и что эта
аферистка у них не працює. Прокуратура мне отписала, что удостоверение этой бабы принадлежит
другому человеку. Пошел я к этим педикам в погонах, желая столковаться
с ними по-доброму, но они меня даже и слушать не захотели: этот пацан, что
изображает из себя начальника Мореходки, меня просто не принял, а его зам,
Соллогуб, стал с порога угрожать: а! так ты, мол, посмел обидеть нашу
драгоценную Нину Николаевну и написать на нее жалобу КРУ! И теперь она вся в
таких расстроенных чувствах, бедняжка… Ну, погоди, мол, мы тебе еще сделаем!
– А ты?
– А что мне оставалось, Санёк? Облить себя бензином перед горисполкомом
и поджечь себя в знак протеста? Подал я на них иск в суд, накатал телегу в милицию
– есть там у них спец. отдел по борьбе с такими махинаторами, новому
губернатору челобитную сочинил, дал материал в Наддніпрянку, написал даже Леди Ю и самому главному нашему пчеловоду по
электронной почте в их общественные приемные. Так они, мерзавцы, мне даже и не ответили,
а ведь какие письма писали мне перед выборами, как изъяснялись в любви – почти
как Татьяна Ларина Евгению Онегину! А как победили на выборах, так сразу же начхали
и на меня, и на всю прочую голоту. А в низах, Санёк, брехать не стану, поначалу
закопошились, а потом потухли.
– Странно, – сказал старый криминалист, почесывая за ухом.
– Почему?
– Так ведь по ящику передавали, будто Сосновский старший от своей
должности отстранен и его в наручниках отправили в тюрягу. Обвиняют в хищении
бюджетных средств в крупных размерах и, попутно, пристегивают еще, что он, мол,
себе дачу не по чину отгрохал.
– Так это они еще про его дом не прознали, – улыбнулся Толкачев.
– Про какой дом?
– А трехэтажный особнячок, что наискосок от мореходки стоит,
знаешь? Он же его прихватизировал, а потом за державный кошт сделал там шикарный
ремонт.
– Во! И теперь бы на него всей оранжевой ватагой и навалиться! Неужели
так и не нашлось в наших структурах ни одного охотника сделать перед новой
властью Ку и получить оранжевые штаны?
– Все намного сложнее, Санек, чем ты думаешь. Намного сложнее. Ведь
как только его прижучили – он тут же вышел из партии Регионов и начал сдавать
своих соратников. Ему и самому уже, как я слыхал, оранжевые штаны шьют.
– Да, – сказал Санёк, почесывая за ухом, – ситуация, как в
восемнадцатом году. То красные берут станицу, то белые... Просто «Свадьба в
Малиновке» какая-то.
– Вот потому-то судья и тянет волынку, – растолковывал Толкачев. – Не знает, какой флаг
поднимать: оранжевый, или серо-буро-малиновый. И потому сейчас мое дело целиком
и полностью зависит от политической расстановки сил в нашей ужасно
демократической стране.
– И как ты оцениваешь свои шансы?
– Фифти-фифти. – Толкачёв приблизил к приятелю раскрасневшееся
лицо, понизил голос, словно поверяя военную тайну: – Ты понимаешь, Санек, судья
же ведь не слепая. Она прекрасно видит, что я прав со всех углов, а вся защита
этих негодяев шита белыми нитками. Я думаю, ей эта канитель уже и самой до
чёртиков надоела. Да и все сроки рассмотрения моего дела давно вышли. И кто там
кого забодает: красные белых, или белые красных – ей неясно. И что же ей остается
делать в такой ситуации?
– Ну? – Санёк придвинулся к Толкачеву.
В этот момент у них был вид двух заговорщиков. Толкачёв вскинул на
товарища блестящие глаза и отчаянно рубанул ладонью в ладонь:
– А взять, да и вынести решение по букве закона!
Старый криминалист рассмеялся:
– А ты, как я погляжу, неисправимый оптимист!
Он махнул рукой:
– Барышня! Будьте любезны: еще двести граммов!
- Во времена юности нашего героя так назывались танцплощадки: Клетка находилась в парке Владимира Ильича Ленина, а Ромашка – в парке Ленинского Комсомола.
- По этой улице в Херсоне находилось КГБ.
- Делавар, жаргонное – тут в смысле деловой человек.
- Телеперсонаж, рекламировавший эту финансовую пирамиду.
Продолжение 3
