Сплетение душ, часть вторая
Повесть-хроника.
Постепенно я взрослел. Менялись мои интересы.
С младшим братом нас разделяли одиннадцать лет. А поэтому ничего общего с ним быть не могло. Мало помню наши отношения. Разве что один эпизод.
Только купили мне родители модную, красивую кепку. Собираюсь на ответственную гулянку, ищу кепку – нет нигде. Пошел на улицу. Разузнал: Валька забрал. Я кинулся под Михаленино, на перевоз. Бегу под гору, смотрю – вываливает навстречу. Надо было видеть... Сам весь в глине, новый картуз в глине, козырек набок. Попало ему, конечно.
К сверстникам я интерес утратил. Со взрослыми парнями было куда веселей. Выпивка. Подружки. Растревоженное тело и душа испытывали великую смуту. Я мечтал встретить красавицу. Ну, хоть чуть-чуть похожую на героинь кино: Серову или Ладынину. Моя мечта была белокурая. У нас в деревне таких не было, а потому я невольно подался в сторону Варнавино – «города», как хотели считать его старожилы.
По-родственному заглянул к Антоновым. Их сын, Володя, приходился мне не просто двоюродным братом, а еще и закадычным приятелем.
Решаю, куда дальше идти. Рубль, полученный на мороженое, кажется, скоро насквозь прожжет карман брюк. Подаю его продавщице и стою в ожидании своей порции мимолетного счастья. Стою – и вдруг чувствую на себе взгляд. Поворачиваю голову. На меня с интересом смотрят огромные серые глаза... белокурой, моей мечты.
Так и не знаю, ел я тогда мороженое или нет…
С этого момента все во мне перевернулось. Она незримо преследовала меня и днем и ночью.
В зимние каникулы, на Новый год, не ожидая от деревенского Деда Мороза никаких сюрпризов, кроме мороза, я засветло отправился в Варнавино. Остановился у Антоновых. Вовка уже утюжил брюки и собирался на бал-маскарад. Мне тоже, как могли, придали городской вид. Обменяли валенки на ботинки, аккуратно причесали.
Тетка Шура, для поднятия у нас боевого духа, взяла балалайку и ободряюще сыпнула вслед:
Меня судили на бору
За Матанькину дыру.
За ее черной хохол
Да пишут пятый протокол.
Мы у Дома культуры.
Людей – не протолкнуться. Очередим в раздевалке, ждем. Народ все прибывает. И вдруг я вижу в фойе, в массе обычных пришедших с улицы людей, знакомое лицо. Наши взгляды встретились.
Растворилась в массе.
Музыкальное сопровождение бала – баян и входившая в то время в моду радиола. Задышал музыкой зал. Я ищу свою золушку. Вижу ее. Танцует с одним, ее перехватывает другой и еще – Володя, мой двоюродный брат. Зависть моя не имеет предела. И безысходность... Полная.
После вальса Володя, разгоряченный, подходит ко мне:
– Она хочет пригласить тебя на «белый» танец.
Но ведь я не умею!.. И уйти ноги не несут. Звучит танец, объявленный «белым». Дрожу, как на верном лазу при охоте с гончей...
Подходит.
Подходит с такой завидной уверенностью.
– Пойдем танцевать.
Моя бессонная мечта, нарисованный образ стал явью.
Ее звали Лиля Луковицкая.
Бал подходил к концу. Все, вероятно, определились со встречей Нового года. И тут вижу из оживленной группы, с другого конца зала, она направляется в мою сторону. (Ну, думаю...) Нежно берет меня за руку и ласково произносит:
– Проводи меня.
Сон продолжался.
Я, тушуясь, проводил ее до дома. Куранты отбили двенадцать, и мы, обменявшись взглядом, поняли, что этот торжественный момент упустили. А может, это и есть настоящая встреча Нового года. Кто знает?
Она показала мне затемненное окно своей спальни и... не спешила домой. Потоптавшись у входа в подъезд, как-то невольно мы оттопали от него и, сблизившись на дозволенное расстояние, тихо шли по пустой улице.
Медленно, как по заказу, падал снежок, крупными снежинками щекоча лицо. Мы, словно мух, ловили их руками, разглядывали...
Она, заметив на моей щеке снежинку, с уверением, что не тает, неожиданно прижалась к ней. Я почувствовал ее губы...
При расставании Лиля предложила: «Завтра вечером родителей не будет, приходи».
На другой день, сдав городскую обувку, я отправился к ней. Тихонько постучался. Переступил высокий порог. Повесил пальто на вешалку и робко присел у порога на краешек стула.
– Напугался? Нет никого...
Она крутилась рядом в куцем халатике, не смущаясь, походя задевая меня, своим поведением все больше придавая обстановке вид домашней. Я постепенно успокоился и просто смотрел на нее. Млел... С какими-то крапинками спелой ржи в длинных, распущенных волосах, гибкая, она была чуть ниже меня ростом.
Время двигалось к ужину. Сели за стол. Она, словно согласовывая, спросила:
– Разве бывает праздничный ужин без стопки?
От этого предложения на душе просветлело. Здесь-то уж мы себя покажем – не дилетанты. Я согласно отмолчался. Она достала из шкафчика графин, поставила граненые рюмки, сама налила по полной.
– За что пьем?.. – и тут же, поправившись: – За Новый год!
Я уверенно взял рюмку. Первым привычно выпил до дна. Обстановка стала теплее. Наступила полночь. Я ждал, ну вот она сейчас скажет: «пошли спать» и предложит вариант – или я иду спать в ее комнату, она остается здесь, на двуспальной, или наоборот. Смотрю, она разбирает кровать и, не предлагая вариантов, все приготовив, обыденно говорит:
– Давай ложиться, уже поздно, я устала.
Без демонстрации раздевается, устраивается к стенке, явно обозначив мое место.
Я начал потеть... Сам в нерешительности: снимать брюки или нет. На мне великолепные свадебные брюки отца, сшитые из отличного английского бостона. Отцу в них так и не пришлось пощеголять – помешала война. Сегодня они, узкие, с подмылком, «забереженные» отцом, дождались меня.
Вот так и сидел я на кровати своей мечты.
В штанах! В pacтерянности...
Не выбрав ничего умнее, я завалился прямо в одежде. Ее терпению приходит конец. И в качестве последнего аргумента:
– Я тебе завтра брюки гладить не буду.
Сдаюсь. Сейчас лучше быть «ведомым». Сознание обволакивает нереальность. Мы замолчали. Дальше слова были не нужны.
Сначала она... Затем начал тонуть и я... Мы перестали существовать для остального мира.
Эта ночь была слишком коротка.
Очнувшись, я почувствовал ее отсутствие. Слышу напевное потрескивание горящих дров в печурке. Пожалела меня будить, топит сама. Вижу ее, ставшее таким родным, лицо. На щеках играют румяные зарницы пламени. Подошла ко мне, коснулась пальчиком носа:
– Вставай, соня, я уже завтрак сготовила, и подумай, не ищут ли тебя твои? Пропал надолго.
Вот об этом она могла не беспокоиться – лишь бы пришел. Мы наскоро перекусили и завалились на еще не остывшую после ночи кровать. В дверь много раз барабанили. Мы заговорщицки молчали.
Зима прошла для нас необычно. Беспокойно...
Она – школьница выпускного класса. Нужно готовиться и поступать в институт. Встречались редко. Ночевать у нее я больше не сподобился. Уходил в ночь по заснеженному полю, через Красницу – овраг, до которого она при любом моем сопротивлении провожала. Уходил с напутствием, дороже которого ничего с тех пор не слышал:
Я ЖДУ ТЕБЯ ВСЕГДА!!!
А иногда, не успев сходить в школу после свидания с ней, я получал письмо с узнаваемым угловатым почерком, от которого при касании конверта бросало в волнительную дрожь.
Настал момент: две составляющие, Лиля и охота, сошлись в одном определении – Любовь.
***
Непонятно, когда успел пролететь год.
Я собираюсь в Варнавин за хлебом. Зимняя дорога проходит Красницей. По пути встречаю отцовского напарника – Николая Карпова. С его сыном, Левкой, мы учимся вместе и сидим за одной партой. Ведь это тогда именно он, Левка, был моим неожиданным спасителем, когда я провалился осенью под лед. В то время, как все остальные только безучастно глазели.
Пошли вместе – вдвоем надежнее и веселей.
Отойдя немного от деревни, обернувшись назад, мы увидели, что нас неспешной рысцой догоняет стая собак. Ну, бегут себе и бегут. У них, небось, свои неотложные дела. Весна. Начало марта – «нерест». Мы продолжаем спокойно идти. Но когда стая догнала нас, тут началось что-то совсем непонятное. Собаки окружили нас, и к Николаю в ноги кинулась неказистая маленькая собачонка. Его, домашняя.
Это была сучка. Природа два раза в год наделяет каждую самку в собачьем мире притягательной для самцов силой. И сейчас она невольно оказалась королевой этого собачьего вихря и не знала, как освободиться от грязных домогательств этих лохматых кавалеров. Они нахально и неотступно всюду следовали за ней, слепо повинуясь силе природы. Увидев хозяина, собачонка в последней надежде кинулась ему под ноги, скуля о помощи.
Кобели пришли в ярость. Сейчас им было не до вмешательства «службы нравов». Злобно рыча, они набросились на Николая. Он попробовал отпихнуть свою собачонку ногой. Та взвизгнула и этим еще больше подстегнула воспаленную агрессивность стаи. Псы, как по команде, теснее обступили нас. Ко мне интереса у собак не было. А вот к Николаю у них интерес нарастал…
В руках у него на беду ничего не оказалось. Вокруг чистое снежное поле.
Я выскочил из этого оскаленного, брызгающего разгоряченной слюной, ощетиненного кольца зверей. Николая начали рвать. Из белого армейского полушубка полетела клочьями шерсть.
Наконец ему удалось отлепиться от сучки. Та выскочила на дорогу, и за ней вся стая, забыв про нас.
Осмотрелись. На укусы Николай в горячке не обратил внимания – заживут, а вот полушубок жалко. Неспешно пошли, перебрасываясь на ходу своими впечатлениями. Будет о чем рассказать дома. Неприятное событие. Одно хорошо – теперь оно в прошлом.
Но что это?!
Видно, рано мы успокоились. Обернувшись назад, мы с ужасом обнаружили, что стая в полном составе нагоняет нас снова.
Приближается. Накрывает грозовой тучей. И все, как в жутком сне, повторяется вновь. Сучка – в ноги к хозяину, свора наваливается на него, я с пустой авоськой в стороне.
Бедовым смрадом висит над истоптанным кровавым снегом злобное рычание псов, визг сучки и глухие маты Левкиного отца.
На спине у него повис здоровый пес. Шерсть на загривке ощетинилась. Волком рвет голое тело, подбираясь к шее. Глаза налиты кровью. Пена хлопьями разлетается из оскаленной пасти. Николай уже нестойко держится на ногах. С каждым укусом ему все труднее и труднее.
Оступился. Повело!..
Если упадет – это же смерть.
Нервно оглядываюсь по сторонам: ни палки, ни камня вокруг. Что за человеческая беспечность! Ведь могли за это время хоть что-то придумать. Вижу кусок проволоки у столба, пытаюсь выдернуть его из-под снега – не получается.
Собаки неожиданно, как и напали, разом оставили жертву, свалив в сторону. Мы бегом прочь.
Я мельком глянул на Николая: его алый полушубок ошметками висел на истерзанном теле, а бледное с якутскими чертами лицо сейчас до смешного напоминало перепуганного оленевода.
Николай после этого случая легко не отделался; самолетом его отправили в Горький. Перенес несколько операций. В итоге все обошлось, но он еще долго лежал в больнице в Варнавино, восстанавливался. Может, надо было бы зайти, проведать. Да не хотелось ворошить все по новой.
Конец марта.
Солнце все решительнее проявляет себя.
Я тороплю время. В этом году мне отец доверил свое ружье. Мне уже не до школьных «пустяков». Я начал готовиться к событию, священность которого для меня была неоспорима, – охота с подсадной. Лилька нюхом чувствует мое состояние:
– Тебя теперь не дождаться, хоть письмо напиши.
На охоту приготовился с вечера. Спать не пришлось. Нужно затемно добраться на место и успеть сделать шалаш (не школа же о нем позаботится). Утка на этот раз из дикого помета. Она куплена на стороне и привезена вчера специально, аж из Заболотья. Прислушиваюсь к новоселке, выпущенной в чулан. А она, то ли в волнении от новой обстановки, то ли по другой причине, молчала. Наша молодая гончая по кличке Вьюга, услышав, как я хлопаю дверью, голосисто залилась лаем. Тоже насиделась дома – невтерпеж.
Я усадил подсадную в корзину и двинулся к реке. Слышу, кто-то шлепает следом... Вьюга! Как она выскользнула? Шикнул на нее и, считая, что этого достаточно, начал в полной темноте шариться под угор. Нащупав лодку, спихнул.
Весна на редкость активная. Бурное половодье затопило всю пойму. Это затрудняло не только выбор места для охоты с подсадной, а даже просто поиск сухого взгорка. Я знал: высокие места надо искать на Волме. Задолго до зари наткнулся на островок. Причалил. Привыкнув глазами к темноте, начал обустраиваться. Соорудил укрытие. Расправив болотники, пошел пробовать глубину. Нормально. Забил в дно заранее припасенный кол с вращающейся площадкой – местом отдыха и обсушки подсадной. Вот в темном небе, над самой головой, проходит пара кряковых, сопровождаемая шварканьем селезня. Понимаю – запоздал с подготовкой. Тяну из корзинки упирающуюся подсадную, несу к воде. Пристегиваю шнур от «ногавки» к вращающемуся кругу. Все.
Заря не ждет – беспокоит своим пробуждением.
Сижу в шалаше и начинаю ощущать дискомфорт. Мерзнут ноги. По плесу, на котором я высадил подсадную, с рассветом появляются графические отметины. Словно паутина. Весенний утренник. Свежий слой льда все теснее обжимает подсадную.
Мой мысок, рядом с «оденком» прошлогоднего стога сена, пересек зайчишка в непостижимом весеннем наряде. Словно только что из пьяной компании. На нем рваный, клочьями, грязный халат. Почуяв меня, он тормознул. Встал столбиком. Постоял, прислушиваясь, и сунулся в крепи, оставляя на кустах свою «зимнику».
Воздух постепенно наполняется птичьими голосами. Начинают булькать косачи (но они не волнуют в данный момент). Закувыркался в небе бекас, маховыми перьями издавая блеяние домашнего барашка и выделывая немыслимые кульбиты в упругом весеннем воздухе. Смотрю на подсадную. Молчит пока.
Не проявляя беспокойства, не засиживаясь на островке, она свободно освоилась в обстановке. Плавает, замирает время от времени и, вытянув шею, прислушивается к весеннему гомону. Покувыркалась, выискивая на дне корм, и затем, сытая, довольная... подала голос.
Классика!
Это был звук не через набитый зоб, не голос беспокойства или тревоги. Это был голос, выражающий общие интересы весеннего, короткого жизнелюбия. Я, как ни выжидал, сидя в шалашке, эту «трель», как ни молил о ней, от неожиданности выронил из рук сигарету (я уже и тогда курил). Мысленно погладил ее и только теперь с интересом стал рассматривать свою пернатую подругу. Она была некрупная (не зря хозяин особенно долго не торговался – мало мяса), темноватого крепкого пера, не свойственного домашним уткам. Она не прятала в траву голову от каждой тени пролетающих в весеннем небе пернатых. Без опаски, с вызовом, она опять озвучила свои сексуальные намерения решительным запросным кряканьем.
Я замер, сжимая холодное ружье.
Голос хрипловатый, убедительный. (Не знаю, как селезень, а я бы на его месте, забыв про все, прилетел.) Еще раз короткая «осадка»... Слышу в ответ далекое приближающееся шарпанье.
Селезень. Прильнув взглядом к бойнице, пытаюсь заметить его вовремя. Смотрю, идет на посадку, а там лед. Растопырившись оранжевыми лапами, неуклюже скользит мимо утки. Селезень не успел подправиться: я ему этой возможности не дал. Прогремел выстрел.
Выбравшись из шалашки, я подхватил теплую птицу, а заодно расшевелил ледяную пленку вокруг подсадной и быстро вернулся назад. Зари осталось немного. Моя душа и сердце поют в унисон с природой. Я хмелею от согревающейся земли, талой воды, набухающих почек. Потянуло в сон. Никак не могу избавиться от зябкости весеннего утренника. Остывший организм клонит ко сну. Утка тоже поостыла. Поеживается, выбравшись на кружок, чтобы не замерзнуть. Шелушит перо. Но обстановку четко контролирует, без интереса провожая взглядом куликов и кроншнепов. Сквозь дремоту улавливаю какое-то движение на воде... Кто-то нахально пробирается прямо в направлении моей шалашки. Сон как рукой сняло. Предстоят взаимные упреки, недовольство. Так не до этого сейчас!
Вылезаю из шалашки. Реплики заранее приготовил...
Что?! Столбенею.
К берегу приткнулась и, выбравшись на сухое, из последних сил отряхивается Вьюга...
В горячке, не придумав ничего умнее, я вырвал из шалашки вицу и начал бессознательно охаживать ею гончую, которая, из последних сил увертываясь от ударов, заметалась по маленькому островку. Наконец, опомнившись, я взял мокрую, вконец замерзшую собаку на руки и потащил ее в шалаш. Уложил на землю, прикрыл снятой с себя ватной курткой и прижался к ней спиной. Пригревшись, собака окончательно успокоилась и притихла (как она меня нашла, непонятно). Утка, отдохнув, успокоившись, снова настроилась на «лирику» и подала голос. На него сразу, ожив, отозвалась Вьюга.
Я, уже больше не маскируясь, вылез из шалаша. Заря уходила до вечера. Пора собираться. Выловил подсадную. Попутно оценил ее состояние – в очень хорошей форме: не намокла, не шарахается от приближения к ней. Жаль только, что она не понимает, сколько радости мне сегодня доставила.
Пока греб, нагрелся на веслах. Сокращая ночной путь, двинулся по затопленным низинам прямо по направлению к дому. Вьюга, уткнувшись своим носом в добытого селезня, тихо подрагивала. Я опять накрыл ее фуфайкой, и она задремала.
Причалив лодку к берегу, поднялся на угop и обернулся. Солнце уже заливало своим светом не видимую ночью природу. Под силой весны она стала неузнаваемой и прекрасной. Половодье понастроило множество островков в непроходимых дубовых гривах, напитало влагой грибные места и сенокосы. Сегодня его, половодья, короткий праздник. И я радуюсь вместе с ним.
Передав дичь матери, выслушал похвалу в свой адрес.
Не тронула. Легковесная, не отцовская.
Зря торопил весну – на носу выпускные экзамены. Где подсказали, где списал. Прошли без каких-то особенных осложнений.
Все! Свободен...
Теперь мало кого помню из учителей. Разве что классную, Зырину Нину Федоровну. Наша гончая Вьюга была взята у ее мужа в деревне Меньшиково.
В школе мечтал: скорее бы на волю. Ну, вот – кое-как дождался и стало «думчиво», как говаривал Володя Антонов. Теперь придется еще и на день себе заделье искать.
У нас в семье появился новый жилец: молодая женщина, на правах домохозяйки – работница по дому, из соседнего Ковернинского района. Что ее заставило идти на заработки в другой район, не знаю, наверное, голод. Русоволосая, всегда с ухоженной прической. Очень сдержанна в разговоре – пока не спросят. Правильные черты лица, с оттенком татарского. Неплохая фигура. Какая-то меланхолия в глазах. Создавалось такое впечатление, что ее уже не беспокоит личная судьба. Мне это было только на руку.
В доме не просто ходит, а живет чужая женщина. Мы сталкиваемся в узких коридорах, она смущается. Я делаю эти проходы все у?же, неудобнее... Она молчит, опустив глаза. Я наглею. Эти ситуации я начинаю создавать искусственно, искать их. Она терпит меня без злости и без заинтересованности, как мне кажется. Это и останавливает пока.
Был поздний вечер.
Родители на семейном торжестве у Антоновых, меня не взяли, а ей уходить было некуда. Я порывисто обнял ее и начал теснить в сторону спальни, оценивая при этом сопротивление. Не встретив его, осмелел, повалил на кровать.
ПОСЛЕ не было никаких разговоров...
Полежали вместе недолго. Я выскользнул из постели, она осталась лежать молча, тихо. Я спрашивал: «Чего?», она с осторожной грустной улыбкой в ответ: «Ничего»...
Утром я пораньше смылся в Варнавин, а, возвратившись поздно вечером, узнал, что она уехала домой. Сразу не почувствовал эту потерю. Только позже показалось, что дом как-то опустел без нее. Она пропала, а я, благодаря ей, приобрел какую-то уверенность в жизни.
Звали ее Аннушка...
***
Шесть лет прошло с тех пор, как кончилась война. Казалось, ничто больше не напомнит о ней. Но однажды вечером, уже в темноте, нарочный принес отцу «казенную» бумагу со зловещим названием «повестка»:
...получателю в указанный срок явиться в военкомат.
Было не до ужина. Отец и мать придавлено молчали.
Утром отец надел «базарную» одежду. Выглядел он необычно встревоженным, это у него проявлялось в медлительности – он словно оттягивал момент выхода из дома: то выйдет бесцельно на улицу, то сядет за стол, бросая на меня пристальные взгляды.
Ушли вдвоем с матерью обыденно, как будто за хлебом.
С каждым часом мне становилось все тревожнее. А беспокоиться было из-за чего. На дворе был … год.
Хотя какая, в сущности, разница, какой именно был год на дворе. Для основательного беспокойства вполне достаточно уже того, что этот двор находился на территории нашей страны.
Я остался с Валькой в качестве няньки. Брат был игрив и, не чувствуя момента, увлеченно занимался своими детскими делами. А я к вечеру все чаще подходил к кухонному окну, высматривая возвращение родных фигур. Двух… или одной.
Пропустил их появление. Увидел, когда они уже под ручку подходили к дому. На душе как-то разом отпустило. Томление уступило место умиротворенности. Отец пришел навеселе. И повод был. Молча, под гордым взглядом матери, он бережно достал из коробочки отливающую холодным серебром медаль – «3а боевые заслуги». Это был для нашей семьи праздник полного вдоха, освобождающий от вечного ожидания беды. День Победы, наконец, пришел и в наш дом.
Почти не помню этого последнего лета свободы.
Как на вокзале в ожидании запоздавшего поезда.
Тягомотина.
Лиля уезжала поступать в медицинский, пригласила на проводы. Но я почему-то не пошел. После этого наши отношения вышли из категории романтичных и, будто споткнувшись, пошли на спад. Сошли на нет. Прекратились.
Она уехала без объяснений, а я, собрав документы, направился в наш «Новгород» – город Горький.
Я словно видел перед собой открытую дверь, которая медленно закрывалась, словно предлагая мне на выбор: выйти или остаться...
Решил выйти.
Я уходил из родного дома, не обернувшись, не усомнившись ни на миг. Даже не полагая, что с этого момента родительский дом станет для меня самым дорогим местом на земле, а я, при всей своей причастности к нему, только гостем.
***
Я с волнением дочитывал последние строчки пожелтевших страниц рукописи отца.
Это даже мало похоже на текст…
Я будто бы долго всматривался в помутневшее от времени зеркало. (У нас, оказывается, так много общего, что делается не по себе!)
Рассказ отца обрывается юностью, но он странным образом дает полное представление о всей его жизни. Дальше, как под копирку: сплошная любовь к охоте и женщинам (позднее добавилась еще любовь к нашей партии).
Свою жизнь отец считал яркой. Не знаю…
Расцветку с таким незатейливым легкомысленным орнаментом у них в деревне принято еще по-другому называть «баской».
Отец с мамой такие разные, но вместе они – это я.
Как две шестерни в волшебных часиках – Порок и Добродетель; напротив очевидных недостатков одного – достоинства другого. Хочется понять, как этот слаженный гармоничный механизм был устроен. Жаль, что подобное желание возникает, когда потеря необратима.
И вот уже каждая буква, сохранившая биение их сердец, на счет!
Хочется лучше понять свою страну.
Ведь и это – тоже я!
Почему такая великая и могучая держава, как Советский Союз, развалилась не под влиянием внешней агрессии, не в результате вооруженного переворота, а так… под своим весом.
Тихо.
Следом воспоминания мамы - Костюниной (Яковлевой) Ольги Андреевны. Название… какое-то неожиданное.
Окончание
