Рыцарь Конфеткин
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава третья
Исповедь
Вам, конечно, невозможно объяснить, как счастливо мы жили втроем! И какое горе нас потом постигло! Дай Бог вам никогда этого и не узнать…
Василий Никитич обхватил голову руками, и из его груди вырвался тяжкий вздох.
– Да-а… – протянул он. – Оленька очень любила свою мать и, когда она умерла….
Он неожиданно всхлипнул и утер глаза ладонью. Некоторое время Василий Никитич боролся с накатившими слезами.
– Простите,– сказал он осевшим голосом. – В общем, детская психика моей дочери не выдержала и надломилась… После похорон она проснулась среди ночи и, прильнув к моей груди, рассказала совершенно немыслимую историю. Я, конечно, сделал вид, что поверил ей. Но… Ах, Боже мой! – Василий Никитич замотал головой.
Конфеткин осторожно коснулся плеча безутешного мужчины и мягко произнес:
– Говорите, не стесняйтесь. Увидите, вам станет легче.
Сквозь разодранные ветром облака над ними засветилась зеленая звездочка.
– Она сходит с ума, комиссар,– с отчаяньем в голосе вымолвил Олин папа. – Уж и не знаю, что с этим делать. Внешне это почти не заметно, но то, что она говорит… И, главное, она сама всему этому верит! Понимаете? Верит! Так, что я даже и не пытаюсь ее разубедить.
Он нервно хрустнул суставами пальцев.
– И во что же она верит?
– А вот послушайте…
Поначалу Василий Никитич ронял слова скупо, тяжеловесно, но затем речь его полилась бурно и торопливо, как горный поток.
...Ночью, после похорон, дочка проснулась, услышав, что ее зовет мама. Она приподнялась на кровати, откинула край одеяла и спустила ноги на пол. В окна сочился сиреневый свет.
– Оля! Оля! – услышала она оклик мамы.
Ей почудилось, будто голос доносится со двора.
Как была, босая, в ночной сорочке, дочь поспешила на зов матери, открыла наружную дверь квартиры и… тут-то у нее и начались все эти видения.
Василий Никитич вздохнул. В проеме туч зажглось еще несколько звезд. Они замерцали над маленьким тусклым двориком, словно светящаяся гроздь небесного винограда.
– Все это случилось три дня назад,– сказал Василий Никитич. – Ночь была в точности такой же, как эта: слякоть, сырость, одним словом, стояла глубокая осень... Но когда она открыла дверь, оказалось, что за стенами нашего дома настоящее лето.
Василий Никитич украдкой посмотрел на комиссара – нет ли на его губах иронической улыбки? Но лицо Конфеты выражало лишь самое искреннее участие.
– Так вот, дочь спустилась во двор. В небе горели крупные звезды, воздух был теплый и ароматный. Деревья были наряжены в свежую зеленую листву, и на них благоухали белые цветы. А на том деревце, под которым сейчас сидим мы с вами, росли какие-то диковинные плоды и сидели птички с разноцветными перьями.
Снежка – это наша собака – радостно виляла хвостом у ее ног. В воздухе парил наш кот Васька. Повсюду были разлиты благоухание и покой.
Внезапно край неба озарился, и дочь увидела, как над крышами домов всплывает солнце. Брызнул белый ласковый свет. С неба, с венком из цветов на голове, спускалась мама. Она вся лучилась нежным сиянием, и в руках у нее был плюшевый медвежонок.
Сойдя с небес, мать обняла дочь, и они уселись на лавочку. Мама рассказала Оленьке о том, что теперь она живет на небесах, и что ей там очень хорошо. Она сказала также, что по-прежнему любит ее и просила ее больше не печалиться.
Она ласкала дочь, качала ее на руках и целовала в мокрые глазки! Оленька была вне себя от счастья. Потом она подарила ей плюшевого медвежонка, провела в квартиру и уложила спать.
Вот и вся история,– заключил Василий Никитич, разводя руками. – Теперь вы и сами видите, комиссар, какие необычные фантазии роятся в ее детской головке! Понятно, что, проснувшись поутру, моя дочь не нашла у себя в постели никакого Мишки. Ведь там его просто не могло быть!
Рассказ озадачил комиссара. Неужели вся эта история – лишь плод больного воображения несчастной девочки?
– И какое же она дала объяснение исчезновению медвежонка? – спросил комиссар.
– Вот это-то и хуже всего. Это объяснение говорит о том, что ее психика находится в серьезной опасности. Удивительно, до чего все-таки кипучая фантазия у детей! – прибавил отец.
– И, все-таки? Что она вам рассказала?
– Вот тут-то и начинается самое скверное, комиссар… Среди ночи дочь внезапно проснулась. В комнате было темно, шторы на окнах раздвинуты, и сквозь черные стекла лился мертвенный свет. Стояла абсолютная тишина – даже настенные часы, казалось, как-то странно онемели.
И вот, зловещей тенью, в форточку втянулся тонкий черный круг. Зависнув у окна, он стремительно распрямился и задрожал, увеличиваясь в размерах. Круг выгнулся, как шляпка медузы и словно бы беззвучно зашипел. В полутьме дочь увидела, что ночная хищница сотворена из тончайшей плоти и на ней виднелись линии изящного узора, как у змеи. Пришелица была живым, холодным и очень агрессивным существом из каких-то неведомых миров. Оленька приподнялась на кровати, выставив вперед ручонку, и прижала плюшевого медвежонка к груди. И тогда эта тварь набросилась на мою дочь и накрыла ее своей тонкой черной плотью. Дочь стала задыхаться под удушливым колпаком, а черная нечисть, раздуваясь от злобы, вырвала игрушку из рук несчастного дитя и, уменьшаясь в размерах, улетела, со своей добычей, сквозь форточку.
Две фигуры сидели на скамье, словно окаменелые.
– Вот такие дела, комиссар… – печально вздохнул Василий Никитич. – Спасибо, конечно, за то, что захотели помочь мне. Но, как видите, тут уже ничего нельзя поделать… Все это – просто ее бред. И мне остается лишь надеяться на то, что со временем это пройдет.
– А больше ваша дочь вам ничего не рассказала?
– Нет. Это все. Наутро она проснулась бледная, осунувшаяся, и долгое время не говорила ни слова. Я очень боюсь за нее, комиссар. Уж больно она верит во все эти свои фантазии.
– Вы попытались что-то предпринять?
– Да как вам сказать… Поначалу я хотел, было, сводить ее к врачу, но потом появилась другая мыслишка. Я решил купить ей какого-нибудь медвежонка и подложить ей ночью в постель. Но, во-первых, я не знал, как в точности выглядит ее мишка. И, во-вторых, оказалось, что наших игрушек в продаже попросту нет! Представьте себе, комиссар, я прочесал все магазины в нашем городе, и не нашел там ни одной самобытной игрушки! Сплошные американские Барби! Видно, кто-то здорово пытается оболванить нашу детвору! Даже книжек с раскрасками, какие были у нас в детстве – и те исчезли!
Комиссар знал, это – сущая правда. Нынешнее поколение молодежи имело самое смутное представление о своей истории и культуре. Спросите иного юнца, кто такой Пушкин – и вы поставите его в тупик.
– И кто же присматривает за вашей дочерью, пока вы на работе?
– Пока никто,– сказал Василий Никитич. – Я взял отпуск. Возможно, позже я отдам ее на попечение бабушки.
– Как звали вашу покойную жену?
– Лида.
– Ладно, старина,– Конфеткин легонько потрепал Олиного отца плечу. – Идите к своей дочери. Не стоит оставлять надолго ее одну.
Он посмотрел на Василия Никитича теплым взглядом. И вдруг произнес то, чего и сам не ожидал:
– А я все-таки попытаюсь разыскать ее медвежонка.
Глава четвертая
Звездный посланец
– Что-то поздненько ты сегодня заявился, комиссар,– заметила Люба, открывая Конфеткину дверь и впуская его в прихожую. – Никак, взялся за новое дело?
Комиссар не счел нужным отвечать на шпильку сестры. Он молча проследовал к вешалке, снял пальто, шляпу и зашел в туалет.
Комиссар крепко наделся на то, что, выйдя из туалета, найдет прихожую свободной от присутствия этой зануды. Но он просчитался: она все еще торчала тут.
– Лучше б ты уроки делал,– заявила сестра. – По алгебре неуд – а он и в ус не дует!
Конфеткин вяло махнул рукой – мол, алгебра никуда не убежит.
Он направился в свою комнату. По пути заглянул в гостиную. Папа с мамой сидели у телевизора и следили за перипетиями очередного мыльного сериала. Судя по некоторым фразам, в которых фигурировали слова: Ракел, Диего и дон Альберто, сериал был мексиканский.
Увидев сына, мама пробормотала: «А! Явился! Наконец-то!» А папа проворчал: «И где это тебя носило?» После чего родители вновь дружно переключились в выяснение того, кто от кого забеременел, и чей внучкой являлась двоюродная племянница троюродной сестры старой служанки гасиенды.
Конфеткин переоделся в домашнюю одежду, сунул ноги в мягкие тапочки с помпонами и, взяв полотенце, двинулся к умывальнику.
Он вымыл лицо и руки холодной водой и вытерся махровым грубошерстным полотенцем. Вечернее бдение на лавочке не прошло для него даром: комиссар был голоден, как серый волк.
С полотенцем на плече, он вышел на кухню, и тут же услышал зловредный голосок сестры:
– А ты стихотворение на завтра выучил?
Ему захотелось запустить ей чем-нибудь в голову.
И откуда у девчонок берется эта необъяснимая тяга к педагогике и всяческим поучениям, подумал комиссар. Взять ту же Мальвину, или жену Дуремара… и вот теперь его родная сестра…
– Дай мне что-нибудь пожевать!
– Сам не великий пан,– отрезала Люба. – Я к тебе в прислуги не нанималась!
И в этом – вся его сестричка!
Что ж, нынче женщины совершенно отбились от рук! И чего они только о себе воображают?
Комиссар сдвинул плечами и потопал к холодильнику. Он уже давно привык решать свои проблемы сам, не перекладывая их на чужие плечи. И все-таки сейчас ему казалось, что сестра могла бы проявить к нему чуть больше такта и внимания.
Распахнув дверцу холодильника, Конфеткин задумчиво закусил палец зубами...
Есть ли в рассказе Василия Никитича хоть доля истины? И если да, то, что это за чудо-юдо влетело ночью в форточку к несчастному ребенку и похитило ее игрушку?
Комиссар, насупившись, замер в позе мыслителя, пробуя на вкус свой указательный палец. Казалось, еще немного – и он поймает за хвост какую-то очень важную мысль…
– Ну, долго ты еще будешь торчать перед раскрытым холодильником? Продуктов от этого там все равно не прибавится!
Конфеткин хмуро выпятил нижнюю губу: сестра все-таки умудрилась сбить его с мысли! Он вновь попытался поймать упорхнувшую мысль, но – тщетно.
Выудив из холодильника яйца, сливочное масло и колбасу с сыром, легендарный сыщик перенес все это на стол. За его спиной раздалось громкое чмоканье закрывающейся дверцы. Сестра тотчас прокомментировала это «великое событие»:
– А придержать дверцу никак было нельзя?
Конфеткин не удержался от вздоха. И в этом вздохе он выразил всю гамму обуревавших его чувств: усталость, раздражение, зверский голод и недовольство менторскими повадками своей сестрицы. Поистине, нет пророка в своем отечестве!
Дома на него смотрели не как на великого комиссара, а как на самого тривиального члена семьи. Видели бы его сейчас Бублик и Сластена, ловившие каждое слово своего шефа так, словно оно было откровением оракула!
И вот их кумир, после изнурительного рабочего дня, вынужден самостоятельно готовить себе ужин!
Недовольно покрякивая, Конфеткин нацепил на себя коротенький мамин фартук и взялся за дело: зажег газовую плиту, нагрел сковороду до необходимой температуры и положил туда сливочное масло. На соседнюю конфорку он поставил уже остывший чайник. Когда масло зашипело и начало стрелять, комиссар долил в сковороду чуток растительного масла…
…Алгебра, невыученный стих, какая-то там дверца какого-то там холодильника... Разве все эти вопросы имеют такое уж глобальное значение? И почему женщины вообще склонны отводить такую великую роль всем этим пустякам?
Он разложил на сковороде кружочки колбасы, прожарил их с обеих сторон, вбил яйца, и погрузился в анализ имеющихся в его распоряжении фактов. Машинально он следил за тем, чтобы его стряпня не подгорела.
Пока он даже не представлял себе, с какого конца ухватиться за дело. Не было ни единой зацепки, ничего такого, что могло бы вывести его на след.
Ключ к разрешению этой загадки, скорее всего, лежал в каких-то мистических сферах. Ни шапка невидимка, ни сапоги скороходы тут делу помочь не могли…
Возможно, следовало обратиться за консультацией к какому-нибудь ясновидцу? Но он не доверял всем этим шарлатанам. Впрочем, ходили слухи об одном отшельнике, святом старце…
Течение его мыслей прервал звонок из прихожей. Глядя перед собой широко открытыми глазами, комиссар замер с ножом в руке.
И кто бы это мог быть в столь поздний час? Он бросил выжидающий взгляд на сестру.
– К тебе,– сказала Люба.
– Я никого не жду,– сказал комиссар.
– Я тоже.
– Пойди, и посмотри, кто там,– распорядился Конфеткин.
– А почему всегда я?
– Но ты же видишь, что я готовлю ужин?
С его губ уже были готовы сорваться слова: «потому что ты мне его не приготовила», но он скрепился.
Звонок повторился. Он не был слишком настойчивым, но все же сестре следовало поспешить. Люба бросила на брата колючий взгляд и пошла открывать. Затем он услышал ее голос:
– Это к тебе, козявка!
Комиссар выключил газ на плите.
Как был, в мамином фартуке, с кухонным ножом в руке, он вышел на лестничную площадку. Там стоял поразительный мальчик.
На голове у него красовался остроконечный колпак, усеянный синими звездами. С плеч спускалась королевская мантия пурпурного цвета. Лицо у мальчика было светлым и нежным, как у херувима, с мягкими вьющимися волосами, и на нем сияли ясные бирюзовые глаза.
На боку незнакомца висела полевая сумка на кожаном ремне, набитая почтой.
– Комиссар Конфеткин? – осведомился мальчик.
– Да.
– Вам телеграмма.
Комиссар сунул нож сестре и вытер руки о передник.
(Почему он не снял его, когда шел к двери? И почему не оставил этот нелепый нож на столе?)
Он взял телеграмму.
– Распишитесь в получении,– сказал почтальон, протягивая ему какую-то ведомость.
Комиссар поставил подпись в нужной графе и вернул документ мальчику. Взяв его, звездный посланец растворился в воздухе.
Люба, не веря собственным глазам, тряхнула головой.
Между тем Конфеткин уже рассматривал адрес отправителя. Там стоял штемпель небесной канцелярии. Даты не было.
Он прочел текст молнии: «Информация об украденном медвежонке в созвездии Медузы. Крыша дома. Полночь».
Комиссар пощупал бумагу, на которой ему пришла телеграмма. Она была тонкой и шелковистой. В тусклом свете электрической лампочки, горевшей на их этаже, он рассмотрел на ней разводы, похожие на водяные лилии. Он понюхал бумагу. От нее исходил тончайший аромат духов.
Конфеткин сунул телеграмму в кармашек фартука и поспешил на кухню. Сестра догнала его на полпути и возбужденно спросила:
– Что это было?
Комиссар неопределенно пошевелил пальцами: если бы он знал сам!
– Опять какая-то твоя заморочка? – не отступалась сестра. – Но как ты все это проделываешь, а, скажи? Ведь это же надо, а! раствориться в воздухе, а!
Вот так и все они, подумал комиссар. Не верят в чудеса, а когда, наконец, сталкиваются с ними нос к носу, ведут себя, словно дикари.
Он подошел к плите. Яичница была еще теплой. Конфеткин переложил ее со сковороды в тарелку и принялся за еду.
«Но разве в этом суть? – размышлял комиссар, машинально пережевывая пищу. – Почему никто из них не желает смотреть в корень?»
– Ну, что ты молчишь, как пень! – взвилась сестра. – Скажи хоть что-нибудь!
– Отстань,– Конфета вяло отмахнулся вилкой. – Надоела… Сосиска!
«Итак, в чем же корень проблемы?» – размышлял он. – Не в том ли, что черные силы обокрали беззащитного ребенка? И теперь его долг – вернуть несчастной девочке медвежонка? Все остальное – пустые слова.
Почему-то в этот момент комиссар вообразил себя рыцарем, протыкающим шпагой черную летающую тварь. Невероятно, но он даже увидел на ее тонкой хищной плоти древний рисунок змеи!
Что это было? Наитие? Интуиция? Проблески некоего озарения?
Конфеткин закусил ноготь большого пальца и задумчиво водрузил локоть на стол.
Сестра надула губы.
Видя, что брат не обращает на нее ни малейшего внимания, она удалилась в свою комнату.
Продолжение
