Коста Хетагуров
«Скоро, скоро Новый год! Что он нового несёт?.. Уже и мысли рифмуются…» – усмехнулся Коста, кутаясь в овчинный полушубок, хотя в комнате было натоплено.
Квартировал Хетагуров у Ходесов в доме № 19 по улице Витовской. Марик – учитель танцев и Дора – его жена относились к постояльцу по-доброму, ни в чём не ущемляли.
И всё-таки, Коста ощущал душевную боль, которая, как незваная гостья, нередко посещала его. Вот и теперь она тут как тут…
Коста углубился в свои неспокойные думы. Что его гложет? Болезнь? Она, будто вражеский лазутчик, действует исподволь, хитро... Одиночество? Ему уже сорок лет, а он до сих пор не обзавёлся семьёй, детьми… Или ненавистно числиться ссыльным, словно он превратился в изгоя общества?.. А возможно, никак не привыкнет к Херсону – месту ссылки?.. Вдобавок угнетал его, родившегося среди заснеженных гор, ландшафт – ровная, с выгоревшей от палящего солнца растительностью, степь.
Чего греха таить, поначалу этот южный край произвёл мрачное впечатление на осетина. Да оно и понятно: всё вокруг чужое, ни одной родственной души рядом. К тому же, обязательный полицейский надзор – унизительный и постоянный. Хочешь не хочешь, а поневоле впадёшь в отчаяние. Оттого-то в письме своей невесте Анне Цаликовой Коста откровенно признаётся, что ему здесь и тоскливо, и неуютно…
Однако постепенно Коста начал привыкать к неспешному херсонскому ритму жизни. И даже обзавёлся знакомствами среди местных театралов и художников. С работой тоже всё пошло на лад. Поступали заказы из иконописной мастерской, от частных лиц.
В последнее время судьба свела Коста с семьёй нотариуса Тымчинского. Давал уроки рисования его сыну Ильюше, а заодно писал портрет старшей дочери Юленьки. И даже столовался у Тымчинских, о чём с иронией сообщал друзьям в письмах, мол, харчуюсь, как барин: дают и водку, и вино, а на закуски – балыки, рыбу заливную…
Особую симпатию у Коста вызывала Юленька, молоденькая гимназистка с миловидным личиком и русыми волосами, заплетёнными в косы. «Вот бы такую мне дочь, – думал он, работая кистью, – непосредственную, непоседливую и смышлёную».
– Коста Леванович, – обратилась к художнику Юленька. – Вы бы мне стихи свои почитали. А то уж больно скучно так сидеть и молчать.
– Ну, тогда слушай, – Коста словно готов был к подобной просьбе девушки. –
Киска, киска, кис!
Где ты, отзовись!..
В тёплой шубке ходит,
У огня лежит,
Сказки говорит,
Песенки заводит…
И вдруг, откуда ни возьмись, в залу прибежала кошка и сходу прыгнула Юленьке на колени.
Художник засмеялся, довольный такой силой искусства: даже кошка на стихи отозвалась!
Однако Юленька высказалась с недовольством:
– Эти побасенки Илюше рассказывайте! А я хочу что-нибудь посерьёзнее от вас услышать…
Хетагуров оторвался от мольберта и, поглаживая чёрную бороду, пытливо глянул на гимназистку.
– Посерьёзнее – говоришь? Тогда прочту я тебе стихотворение «Мать сирот».
Коста декламировал, прикрыв веки, и не видел, как губы Юленьки вслед за ним повторяли отдельные строки.
На солому клала
Малышей своих,
Грея, укрывала
Чем попало их.
И покуда мрачно
Теплилась зола,
Всё насытить плачем
Сердце не могла.
Детям говорила:
«Вот бобы вскипят!»
А сама варила
Камни для ребят.
Над детьми витает
Сон, и чист и тих, –
Ложь её святая
Напитала их...
Поэт вздохнул глубоко, дав понять слушательнице, что стихотворение подошло к концу. И заметил слёзы в глазах Юленьки.
– Детям говорила:
«Вот бобы вскипят!»
А сама варила
Камни для ребят.
Это уже девушка повторила только что прозвучавшую строфу.
– Боже! Коста Леванович! Как мне жалко и эту мать, и этих детей!..
– Что поделаешь, юная барышня, голод, холод, а с ними и несчастья не в одной моей Осетии. То же самое и в Херсоне, и в других городах и весях… – горько промолвил Коста.
На следующий день, стоило ему появиться в доме Тымчинских, Юленька поспешила к художнику.
– Я вас жду с нетерпением!
– Что случилось? Я пришёл вовремя, как и договаривались, – Хетагуров был слегка озадачен.
– Я вам приготовила новогодний подарок: сочинила стихотворение, посвящённое вам…
– О, это большая честь для меня, – улыбнулся Коста. – Я весь внимание…
Юленька стояла, опустив руки по швам, будто приготовилась отвечать урок и стала читать с листка:
– Неспроста, ей-богу, неспроста
Имя в детстве дали вам – Коста!
Вы – кость в горле для чинуш и для господ…
Но зато, я знаю, любит вас народ.
Вы – художник и поэт и вы – певец…
Юная поэтесса споткнулась и с огорчением призналась:
– А дальше пока никак не получается. Не находятся нужные слова.
– Да ты просто, Юля, молодец! – воскликнул Коста.
– Вот и рифма сложилась, – обрадовалась Юленька. – Певец – молодец… А вы, Коста Леванович, посоветуйте, о чём лучше придумывать стихи?
Осетин застыл на какое-то мгновение, обдумывая вопрос девушки.
– Вообще-то, лучше их не придумывать, а брать из души… Из сердца стихи должны исходить… – Коста правой рукой дотронулся до своей груди. – Когда там что-то есть, то слова возникают сами, словно из воздуха…
Хетагуров сбросил полушубок, чувствуя, что тело его согрелось, и настроение улучшилось: помогло воспоминание о Юленьке.
В квартире Ходесов царила глубокая вечерняя тишина, а к окнам прильнула темнота. Резкий стук в дверь заставил вздрогнуть Коста.
Послышался голос посыльного:
– Вам телеграмма! Открывайте скорее, я с хорошей вестью!
Послание было за подписью генерала Белявского, который давал разрешение вернуться Коста Левановичу Хетагурову на родину, в Терскую область.
– Распишитесь вот здесь, – подал бумагу посыльный. – И поздравляю вас с наступающим 1900-м годом! Желаю, чтобы он вам принёс много подарков!
– На подарки мне уже везёт, – засмеялся Коста. – Эта телеграмма – необыкновенный подарок!
Под удивлённым взглядом посыльного, Коста пустился в танец-лезгинку: радость распирала его грудь. Теперь он – вольный человек!
