Зимовье
Таежное охотничье зимовье спряталось в верховьях Быстринки среди вековых сосен. Почерневший от времени сруб покосился, ушел венцами в землю и порос мхом. Сквозь крытую рубероидом крышу дымит в небо ржавая труба.
Внутри тепло и уютно. Под низким потолком висит на проволочке «летучая мышь», ровный ее, неяркий свет, создает особую атмосферу волшебства. В небольшое, с газетный лист оконце проглядывают синеющие сумерки, потрескивает крепчающий к ночи мороз. Самодельная, сваренная на века печурка, довольно светится раскрасневшимися боками. В избе пахнет живицей, овчиной и едой. Пахнет вкусно.
На полатях, довольно вольготно, разместились четверо. Промеж них, на импровизированной «поляне», привезенная из дома снедь. Матово отсвечивают сваренные вкрутую яйца, золотятся копчеными боками охотничьи колбаски, покрылся слезой сыр. Сало, тоненькими, почти прозрачными ломтями разложено на черный с тмином хлеб. Отдельно, горкой, зубчики чеснока, остро пахнут соленым бочковой закваски огурцы.
Буль-буль – булькает жидкость, переливаясь в стаканы, буль-буль – обжигает горло и согревает внутри. Хрустит на зубах густо посоленный парниковый лучок. Неторопливый разговор.
Я удобно устроился у самой стенки, вытянул затекшие за долгую дорогу ноги и думаю о чем-то своем.
–Хватит мечтать, писатель, прими маленько,– кто-то пихает меня под бок.– Вечно о нас всякую ерунду сочиняешь. Ты лучше за жизнь послушай!
Лениво подымаюсь, неловко, с локтя, пью холодную водку, закусываю, и опять устраиваюсь на прежнее место:
–И, на чем вы остановились?
Круглое, как луна, конопатое Сашкино лицо выражает страшное удивление:
–Ты что, и правду спишь? Сашка мне тут про налима сказки рассказывает! Про налима! Мне!!! Можно подумать, он его когда-нибудь ловил…
В нашей компании два Александра. Один – среднего роста, рыжий, и круглый, как колобок. Потому и прозвище у него – Круглый. Ласково – Кругляш.
Другой Александр – много моложе, высокий худой, тоже рыжий, но не так сильно. Его зовем Сашкой.
Оба Александра всегда промеж себя спорят, при этом врут самым нахальным образом. Сама суть их рассказов, как правило, правдива, и имела место быть. А, вот, обстоятельства происшествия, вес и размер трофеев – рулетки и безмены просто рыдают.
–Я! Не ловил?..– Сашка аж подпрыгивает от возмущения,– да я, если хочешь знать, в прошлом годе, зимой в десять кило налима вытащил! Вон, Мишка свидетель…
Мишка, небольшого роста, чернявый, настолько молчаливый, что, можно сказать немой, страдает выраженной близорукостью, потому в очках с сильными линзами. Если в свидетели надо призвать Бога или Михаила, то выбирают всегда Мишку. Бога – на всякое вранье призывать как-то страшновато, а Мишку – самый раз. Он самый благодарный и непогрешимый свидетель.
–Помнишь, Мишка, налима?– продолжает Сашка.– Вроде, при тебе это было?.. Здоровенный такой, на все десять тянул! Еле выволок на лед. Склизкий, собака, и страшнючий, как черт. Жена как увидела, чуть не померла со страху!
Мишка таращит за очками глаза, шевелит усами, что-то мычит, как бы, подтверждая сказанное. На небритых его щеках ходят желваки, Мишка сейчас – ну, точно налим!
–Врешь, нету у налима такого весу.– Кругляш со знанием дела выпивает рюмку, смачно занюхивает хлебом, хрустит огурчиком.– И бабы наши живучи, дай Бог нам так. Так что, сомневаюсь я.
–Не веришь?– Кипятится Сашка,– я тебе говорю – точно, чуть не померла. К себе поднялся, звоню, за дверью: «Кто там?» Я подумал – теща, у нее с моей, голоса похожие – одна порода. Ну, я и решил подшутить:
–Сосед ваш,– хриплю, долг принес,– и к глазку морду налима пододвинул. Ну, там, охнул кто-то, и шум… Вроде упало тяжело. Я уж было обрадовался…
Рассказчик замолчал, на его лице пробежала тучка.
–Подумаешь, налим,– кривит губы Круглый,– хоть и в десять кило. С него только печенка добрая, ну и, голова на уху. Остальное – трава. И, что твои килограммы? Одного такого налима три моих язя запросто перекрывают. Помнишь, – обращается к Мише,– как мы с тобой по осени язей таскали? Да каких язей! Кило по три каждый! Ну и клев был, я вам доложу, по два штуки на удочку садилось. У меня тогда ноль шесть рвало, бамбук вдребезги пополам, крючки разгибались. Скажи, Мишка…
Миша делает удивленные глаза и надувает щеки. Теперь он похож на пузатого язя.
–Ну, что я говорю!– Круглый толкает Сашку в бок,– Мишка вон, не даст соврать!
–Знаю я твоих язей, слышал уже!– Сашка проходит бутылкой по стаканам.– Не люблю язя. Оно, конечно, ловить его интересно, ничего не скажешь, но на вкус он – никакой. Соль за месяц весь его смак выбирает. Нет, лучше уж окунь.
–А ты, не держи столько. Недельку - полторы, и хорош...
–Недельку? Думаешь, что говоришь? Три недели самое малое, иначе описторхоз не выведется. Скажи, доктор!
Приходится встревать, и делать коротенькую лекцию по описторхозу.
–Ой!– Круглый щупает себе живот.– А я, язя малосол ем! И плотву! Получается, моей печенке капут приходит? А чем лечить?
– Лекарство есть такое, «Билтрицид» называется.
–А если, спиртом его! Чистым, или настоять на чем? Не поможет?
–Нет, еще хуже будет.
–Блин,– расстраивается Круглый. И после минутного раздумья,– док, полечишь?
–Приходи…
–И меня, заодно, проверь,– Сашка еще раз проходит бутылкой по кругу,– ну, давайте! За здоровье!
Уговаривать команду, что при таком положении вещей алкоголь противопоказан ¬– совершенно пустой номер.
–А окунь что, не заразный?– не унимается Круглый.
–Окунь, щука, и некоторые благородные рыбы переносчиками описторхоза не являются. У щуки и окуня другая болячка.
– Вот!– Сашка подымает палец вверх,– за то и люблю окуня! И щуку. Особливо крупную. Голова – на чучело; хребет и хвост – в уху; а мясо!.. Филеечка чистая, белая, ее хоть на котлеты, а хоть коптить! Меня только из-за щуки жена на рыбалку отпускает. А, если, за другой рыбой собрался, или на охоту – скандал дома. Конкретный.
–Да-а! Жена – это тебе не хухры–мухры,– соглашается Круглый,– тут особый подход нужен. Мишка! А у тебя, как с женой?
Неожиданный вопрос застает Мишку врасплох. Он удивленно таращится через линзы, потом, задумывается. Мы все ждем. Скоро лицо его расплывается в улыбке, он опять что-то мычит, и подымает большой палец вверх. И мы понимаем, что у Мишки с женой все хорошо.
–Жены, жены,– забеспокоился Сашка.– Причем, тут это? Пустой разговор. Разве ж можно про них на ночь глядя? Наливай, а то кошмары сниться будут!
–А что наливать-то? С водкой все. Кончилась.
–Как???– Сашка от удивления открыл рот.– Мы же брали!..
–Брали,– Круглый важно кивает головой,– выпили уже. За сегодня всю норму выбрали.
–И что, ни у кого никакой заначки нет? Док, я знаю, у тебя спирт есть?..
–Был. Прошлый раз израсходовали.
–Ну, вас, расстроили меня!– Сашка подымается, не торопясь собирает остатки еды, посуду, стаканы, и выставляет все в угол избы. Мы стряхиваем со «стола» крошки, перестилаемся, готовимся ночевать. Народ расползается по своим углам, моститься. Прикручиваю лампу, забираюсь в спальник. Хочется курнуть, но от одной мысли, что надо выходить на мороз - становится зябко.
–Холодно чего-то!– Сашка ощупывает возле себя стену, к утру, похоже, совсем дубарь будет. Надо бы дровишек подкинуть! Кто пойдет?..
Тишина.
–Тогда, спим.– Сашка сердито застегивает замок спальника, долго ворочается, никак не может успокоиться:
–Какая при таком нервном расстройстве может быть норма?– слышится его бормотание.– Кругляш говорил – что взял достаточно! Не надо было на него надеяться. Рыжие – они все такие! Сволочные…
–Поговори мне еще,– бурчит Круглый
–И завгар, зараза, четвертной в долг не дал. А то, я бы прихватил… Э-эх, жизня…
– М-м-м,– мычит Мишка.
У меня кончается всякое мужество:
–Ребята! В машине рюкзачок остался. Там банок пять пива и, если не ошибаюсь, бутылка беленькой...
Что ж ты молчал!!!– Сашка в секунду вылетел из спальника.– Ага! Знал я, что у тебя заначка должна быть! Издеватель… Я мигом!– вскакивает в унты, накидывает полушубок. Скрип снега под ногами, бухнула дверца «уазика».
–А морозец-то, крепчает!– Вместе с Сашкой в зимовье врывается холод, клубится у порога, растекается по полу,– наверное, уже за тридцатку давит. Кругляш – харчи в углу… тушенку открой… Я же еще про мохтика не рассказал. В ту осень такими косяками пер, по спинам на тот берег перейти можно было. Помнишь, Мишка? Ладно. Я за дровами…
***
Ночь. Все уже спят, кто, похрапывая, кто, постанывая во сне. Давно потушена лампа, потрескивают догорающие в дрова. Сквозь неплотно прикрытые дверцы печки вырываются отсветы огня, гуляют сполохами на стенах среди колышущейся от тепла паутины. И от этого какие-то причудливые, совсем нестрашные тени движутся по избе, живут своей таинственной скоротечной жизнью.
Медленной тяжестью наливаются веки, путаются в голове мысли и звуки, на душе становится спокойно и тепло. Сон, как сладкое избавление от всех забот забирает остатки сознания, нежно и ласково кутает в волшебное покрывало.
